Меняю курс
Шрифт:
После тщательного врачебного осмотра в одной из лучших клиник Москвы меня послали в санаторий «Барвиха», расположенный примерно в тридцати километрах от столицы.
Перед отъездом туда мы посетили детский дом для испанских ребят, в котором жила Лули. Дети были прекрасно устроены. Условия, созданные для них, без преувеличения можно назвать роскошными. Кони осталась очень довольна осмотром.
Большинство приехавших в Советский Союз детей были сыновьями и дочерьми астурийских шахтеров, баскских рабочих или сиротами, потерявшими родителей во время войны. Они никогда и не мечтали о таком рае. Достаточно было взглянуть на детей, чтобы убедиться, что они счастливы. Преподавание велось на их родном языке, ибо советские люди никогда не забывали, что это испанские дети и они должны вернуться на родину.
Санаторий, куда нас поместили, был великолепен. Кони, побывавшая со своими родителями в лучших санаториях Германии, Франции и других стран, с восхищением говорила, что ни один из них не сравнится с «Барвихой».
Врачи прописали мне абсолютный отдых. Причиной моих припадков оказалось не сердце, а сильнейшее отравление табаком и кофе, к которому добавилось огромное нервное переутомление и физическое истощение. Одна из лечебных процедур, прописанных мне, заключалась в том, что меня укладывали в большой мешок на меховой подкладке и в течение двух или трех часов держали на террасе при температуре 25 или 30 градусов ниже нуля.
Результаты оказались удивительными. Я преображался буквально на глазах. Через десять дней я уже ходил на лыжах, катался на коньках и чувствовал себя все лучше и лучше.
А из Испании приходили тяжелые известия. После освобождения Теруэля республиканскими войсками враг подтянул туда крупные силы и предпринял контрнаступление, чтобы вернуть город. Я не мог дольше оставаться в Советском Союзе и решил немедленно вернуться в Испанию. Врачи, предписавшие мне два месяца отдыха, видя, как я нервничаю, поняли, что держать меня дальше в «Барвихе» бесполезно и даже вредно.
Мы вернулись в Москву. На следующий день у меня состоялся продолжительный разговор о ходе нашей войны с маршалом Ворошиловым - советским министром обороны. В ту же ночь мы отправились в обратный путь, в Испанию. [410]
22 февраля 1938 года наши войска оставили Теруэль.
* * *
В марте враг начал мощное наступление в Арагоне. В то же время итальянская авиация подвергла сильнейшим бомбардировкам Барселону. Германский посол при Франко фон Штерер в телеграмме, датированной 23 марта 1938 года, сообщал своему правительству: «…результаты воздушных бомбардировок, недавно проведенных итальянцами, можно квалифицировать как ужасные… Не было и намека на попытку попасть в военные объекты… Насчитываются тысячи убитых, но предполагается, что среди развалин еще осталось гораздо больше. Число раненых, по предварительным сведениям, достигает 3000».
15 апреля враг вышел к Средиземному морю в районе Винароса, добившись, таким образом, своей цели - расчленить нашу территорию на две изолированные зоны. Это явилось причиной политического кризиса в лагере республиканцев. Доктор Негрин взял на себя кроме поста премьер-министра обязанности министра обороны, которые до сих пор выполнял Прието.
* * *
Однажды мне позвонили по телефону из военного губернаторства Барселоны и сообщили, что к ним явился «подозрительный» капитан, который утверждает, что пришел из франкистской зоны и выдает себя за моего родственника. Я попросил подозвать его к телефону. Каково же было мое удивление, когда я узнал Мигеля Анитуа, моего старого друга, брата жены Маноло! Уже несколько лет я ничего не слышал о нем, думая, что он борется против нас в рядах фашистской армии. Мигель Анитуа был одним из тех многочисленных профессиональных военных, которые не предали республику. Некоторых из них бросили в тюрьмы, других зверски убили. О достойном поведении этих офицеров республиканцы ничего не знали. Очень немногим испанцам и еще меньшему числу иностранцев известно, что в первые дни восстания мятежники подло убили двенадцать генералов за то, что они не захотели изменить своему долгу и остались верны республике.
Поведение Мигеля Анитуа - типичный пример того, как вели себя оказавшиеся на территории, захваченной франкистами, кадровые офицеры, предпочитавшие отдать жизнь или страдать в тюрьме, но не быть предателями. Мигель никогда [411] не занимался политикой. Он был католиком, симпатизировал баскским националистам, но не принимал участия в их деятельности. Когда была провозглашена республика, он, как и другие военные, дал клятву верности новому строю. В день мятежа офицеры его полка, захватившие казарму, с удивлением увидели, что он не присоединился к ним. Просто чудо, что его тут же не убили, а лишь посадили в тюрьму, где он пробыл два с половиной года, пока не был включен в число подлежащих обмену и освобожден.
Ни советы отца, открывшего ему неограниченный кредит в одном из банков Тулузы, лишь бы он остался во Франции, ни безнадежное положение республики не поколебали его решения исполнить свой долг военного и человека, давшего присягу верности. Таким образом, он вновь вернулся в республиканскую армию и пережил с ней трагедию войска, терпящего полное поражение.
Вместе с нашими войсками Мигель Анитуа отступил во Францию, где его заключили в концлагерь. Он вышел оттуда больным человеком и вскоре умер.
* * *
В июле военное положение республики стало особенно трудным. Наши войска были крайне измотаны беспрерывными боями. Каталония оказалась отрезанной от Центральной зоны. Серьезная угроза нависла над Валенсией. Чтобы остановить врага, требовались гигантские усилия. Мы пытались укрепить нашу армию, но располагали слишком ограниченными средствами. Однако республиканское командование решило хотя бы косвенно помочь фронту, который находился под наибольшей угрозой. Речь шла о Леванте - Восточном фронте. Для этой цели следовало организовать отвлекающий наступательный маневр в другой зоне.
Генеральный штаб подготовил смелую операцию: форсировать реку Эбро и проникнуть как можно глубже в тыл франкистской территории.
Осуществление операции поручили войскам под командованием Модесто. Форсировать Эбро должны были: в южной части - Пятый корпус Листера, в северной - корпус под командованием Тагуэнья.
Это была наша самая смелая операция за всю войну. 25 июля республиканские части прорвали вражеский фронт, считавшийся непроходимым, углубились на 20 километров и создали серьезную угрозу вражескому тылу, заставив франкистов [412] поспешно перебросить свои войска из Леванта. Таким образом, их план захвата Валенсии провалился.
В боях на Эбро вражеская авиация, количественно значительно превосходившая нашу, действовала очень активно. В ту пору немногочисленные республиканские воздушные силы, несмотря на самоотверженность личного состава, не могли помешать воздушным атакам противника.
Вот красноречивые данные нашего наблюдательного пункта:
«31- го числа, с семи часов утра до шести часов вечера, вражеская авиация совершила 50 налетов, в которых участвовало 200 бомбардировщиков и 100 истребителей».
В последующие дни давление фашистской авиации еще более усилилось. В уже упомянутой книге Ф. Тарасона приводится запись из дневника от 25 августа: