Мера бытия
Шрифт:
Сидя на перевёрнутом ведре, молодая женщина кормила грудью ребёнка. Рядом тащила корзину седая старуха с растрёпанными буклями, а чуть поодаль интеллигентного вида женщина отряхивала одежду и красила губы. Отведя от лица тюбик помады, она посоветовала:
– Девушка, идите дальше, за ров. Там ещё можно что-то набрать, а здесь уже всё пусто.
Перерезавший посадки ров был заполнен стоячей водой бурого цвета, через которую чья-то добрая рука вместо мостика перекинула деревянную калитку.
Вооружившись лопаткой Егора Андреевича, Катя скоро
– Тебе помочь?
Сидящая на корточках Вера подняла голову и почесала грязной пятернёй в голове. На белокурых волосах остались комочки грязи. Вера засмеялась:
– Спасибо, Катенька. Я такая неумёха. И как меня столько лет муж терпел? – От упоминания о муже Вера часто-часто заморгала, и Катя испугалась, что она сейчас заплачет. – Он под Москвой, Катя. Я сердцем чувствую, что он там. Когда вчера по радио сказали, что идут бои под Москвой, я сразу подумала про Васю. Нам здесь в тылу хорошо, спокойно, а там…
Вера опустила голову и воткнула в землю детскую лопатку, позаимствованную у сына. Больше она не говорила про мужа, а беспечно болтала всякую чепуху, но время от времени её речь застывала на полуслове, а взгляд становился прозрачным и отсутствующим.
Едва мешки наполнились кочерыжками, Катя с Верой двинулись в обратный путь, нагрузившись, как черепахи.
Стоял тёплый осенний день. На заполненные людьми тротуары ветер бросал пожелтевшие листья, которые, падая, плавно кружили в воздухе, словно вальсируя под неслышную музыку.
Когда проходили мимо кинотеатра, Вера дотронулась до Катиного локтя:
– Трудно представить, что всего три месяца назад мы с мужем смотрели здесь фильм «Если завтра война», целовались и были счастливы. А теперь мне кажется, что это не артисты, а я оказалась в страшном фильме, который не закончится, даже если порвётся плёнка. Тебе хорошо, Катенька, ты одна, а у меня дети. Мне не за себя – за них страшно. И за Васю. Может быть, он сейчас под обстрелом лежит или под бомбами.
Катя поправила мешок на плече:
– Знаешь, Вера, я думала, что если бы у меня был ребёнок, братишка или сестрёнка, мне было бы трудно, но всё-таки легче. Ты понимаешь, о чём я?
– Кажется, понимаю.
Их разговор заглушил внезапный рёв фабричной трубы. Откликаясь на зов, подали голос пароходы на Неве, завыли ручные сирены, захлопали зенитки.
– Бежим скорее до ближайшего дома, – выкрикнула Катя, – там бомбоубежище!
Впереди, сзади, сбоку них тоже бежали люди. Улица пришла в движение, как разворошённый муравейник. Снаряды прицельно били по домам, вырывая из фасадов куски кипичной кладки. Где-то резко и испуганно кричал человек.
Вдоль домов метались девушки-дружинницы, регулируя поток в бомбоубежище:
– Туда, быстрее! Не задерживайтесь, товарищи!
Чувствуя, как тяжёлый мешок колотит по спине, Катя бежала сама и тащила за собой Веру, которая спотыкалась на каждом шагу. Одновременно с очередным разрывом снаряда они успели войти в бомбоубежище,
Не успев понять, что произошло, Катя полетела куда-то вниз.
С 4 сентября по 30 ноября 1941 года город обстреливался 272 раза общей продолжительностью 430 часов. Иногда население оставалось в бомбоубежищах почти сутки. 15 сентября 1941 года обстрел длился 18 часов 32 минуты. 17 сентября – 18 часов 33 минуты.
Всего за период блокады по Ленинграду было выпущено 150 тысяч снарядов [5] .
Катя с трудом открыла глаза, но ничего не увидела, потому что кругом была темнота. «Где я? Что произошло?» Она повела руками в стороны и поняла, что лежит в воде, упираясь головой во что-то твёрдое.
5
900 героических дней. Сборник документов и материалов о героической борьбе трудящихся Ленинграда в 1941–1944 гг. М.: Л, 1966.
Инстинктивно она приподнялась, потом перевернулась на четвереньки и поползла вперёд, всё ещё не осознавая случившееся. Шлёпанье мокрых ладоней отдавалось в ушах громким эхом. Вода постепенно прибывала, и Катя вынужденно встала на колени, пригибая голову под низким потолком. Слышался нарастающий шум воды, какой бывает, когда плотину прорывает весеннее половодье.
Но где-то же должен быть выход? Опасаясь потерять направление, она стала перебирать руками по стене, чувствуя, что стало легче дышать. С каждым шагом воздуха становилось всё больше и больше. Теперь Катя двигалась вперёд уверенно и быстро.
Там, в конце пути, должен быть свет. Надо только себя заставить и не отступать, даже если больно и страшно.
Рывок, снова рывок, и вдруг, словно бы ниоткуда, раздался человеческий голос:
– Эй, есть кто-нибудь живой?! Отзовись!
– Я! Я живая! – с надеждой закричала она, предчувствуя, как чьи-нибудь руки вытащат её из этой дыры.
Остановившись, она вслушалась в тишину. Голос замолк.
Теперь уже Катя стала звать и спрашивать:
– Эй, есть кто-нибудь живой?
Напрягая слух, она спрашивала снова и снова, пока не услышала ответ, идущий оттуда, откуда она с трудом выбралась:
– Помогите!
И Катя повернула назад. Снова ладонями по стене, вода по шею, тяжёлый, густой воздух и темнота. Но где же всё-таки я?
И вдруг на неё обрушилось воспоминание о взрывах, бомбоубежище, Вере и мешке с капустными кочерыжками.
– Вера? Вера! Это ты? – закричала Катя, всем телом подаваясь вперёд в глухое, затхлое пространство.
Но вместо Вериного голоса ей ответил мужской, находящийся где-то совсем рядом: