Мерлин
Шрифт:
— Я как раз ему рассказывал, — вмешался Пендаран, — вот в эту самую минуту.
— Я вернулся, Давид, друг мой.
— Дай-ка на тебя глянуть, сынок. Господи милостивый, да на тебя и посмотреть приятно. Странствия не причинили тебе вреда. — Он перевернул мою руку, потер ладонь. — Твердая, что твой камень. Да еще в волчьей шкуре. Где ты был, Мирддин? Что с тобой стряслось? Когда я услышал, что ты потерялся, у меня словно сердце вырвали. Что мне такое Пендаран начал рассказывать о Подземных жителях?
— Ты заслуживаешь самого подробного рассказа, — отвечал
— Только не сейчас, — промолвил Давид, — надо готовиться к литургии...
— И к пиру, который за ней последует... — вставил Пендаран, с детской радостью потирая руки.
— Скоро поговорим, — пообещал я.
Давид устремил на меня сияющий взор.
— Какая же радость снова тебя видеть. Воистину, Бог милостив.
Не помню, чтобы кто-нибудь так служил, как Давид в эту рождественскую ночь. Он весь, словно маяк, излучал доброту и любовь, воспламеняя паству духом истинного служения Богу. Зал был укра- щен плющом и остролистом, светильники горели, как звезды, бросая вокруг отблески, нас окружало тепло, окутывала любовь, радость изливалась и текла от одного к другому.
Прочитав Слово Божие, Давид поднял лицо и раскрыл нам руки.
— Радуйтесь! — возгласил он. — И паки реку, радуйтесь! Ибо Царь Небесный царит над нами, и имя ему — Любовь. Я расскажу вам о любви: «Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится.
Не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла.
Не радуется неправде, а сорадуется истине.
Все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит.
Любовь никогда не перестает и не слабеет, хотя всякий дар Божий приходит к концу, любовь же не прекратится.
А теперь пребывают сии три: вера, надежда, любовь; но любовь из них больше».
И с этим словами он призвал нас вкусить хлеба и вина — Тела и Крови Христовых. Мы спели псалом, и Давид сказал:
— Послушайте, написано: где двое или трое собрались во имя Его, там и Христос с ними. Сегодня Он с нами, друзья. Ощущаете ли вы Его присутствие? Чувствуете любовь и радость, которые Он принес?
Мы и впрямь чувствовали: не было в зале ни одного, кто не ощутил бы присутствие Бога. И многие, слышавшие мессу, уверовали в Спасителя.
«Вот, — думал я, — основание, на котором встанет Летнее Царство. Вот раствор, который скрепит его стены».
На следующий день Давид повез меня смотреть новую церковь. Всю дорогу мы разговаривали. Был ясный зимний денек, когда весь мир искрится, как только что сотворенный. Высокое чистое небо сияло голубизной, словно хрупкое птичье яйцо. В безоблачной шири кружили орлы, в зарослях бузины вышагивали куропатки. Дорогу перебежал чернохвостый лис с фазаном в зубах. Он остановился и опасливо взглянул на нас, прежде чем исчезнуть в березняке.
Пар изо рта серебрился в морозном воздухе. Я рассказывал, как жил у притани. Давид зачарованно качал головой.
Наконец доехали до церкви — квадратного бревенчатого здания на каменном основании. Место для нее выбрали возвышенное. Острую крышу покрывала солома, скаты доходили почти до земли. За церковью бил родник, так что образовалось небольшое озерцо. Два оленя, пришедшие на водопой, при нашем появлении скрылись в зарослях.
— Вот моя первая церковь, — гордо объявил Давид. — Первая из многих. Ах, Мирддин, как же тучны здешние нивы — люди всем сердцем стремятся к Слову. Знаю, Господь наш Иисус Христос избрал Себе этот край.
— Аминь, — отвечал я. — Да приумножится свет.
Мы спешились и вошли. Внутри пахло, как в любом новом доме: стружкой, соломой, строительным раствором. Мебели не было, только стоял деревянный алтарь со сланцевой плитой наверху, да на стене над ним висел вырезанный из каштана крест. На алтаре в золотом подсвечнике (явно из дома Мелвиса) горела единственная вое- ковая свеча, а перед алтарем лежала шерстяная подушечка, на которой Давид преклонял колени во время молитвы. Света не было — узкие окна в боковых стенах закрыли на зиму промасленными шкурами. Храм напоминал тот, что в Инис Аваллахе, но был гораздо больше: Давид ожидал, что его небольшая паства будет расти, и строил в расчете на это.
— Хорошее место, Давид, — сказал я.
— На востоке церкви гораздо больше, — промолвил он. — Говорят, у некоторых золотые крыши и резные колонны из слоновой кости.
— Возможно, — отвечал я. — Но есть ли у них священники, которые могут, как ты, привлекать сердца словами о мире и радости?
Он весело улыбнулся.
— Не бойся, Мирддин, я не стремлюсь к золоту. — Он раскинул руки и медленно повернулся. — Здесь мы начинаем, и это хорошее начало. Предвижу время, когда на каждом холме будет часовня и в каждом городе — церковь.
— Мелвис сказал, ты строишь еще и монастырь.
— Да, неподалеку отсюда, чтобы и жить по отдельности, и видеться часто. Начнем с шести братьев, они приедут из Галлии по весне. Тогда и работа пойдет быстрее. Но главное — школа. Если мы хотим насадить на этом острове Истину, надо учить. Нужны книги и учителя.
— Прекрасный сон, Давид, — сказал я.
— Это не сон, а предвидение. Я знаю, Мирддин, так и будет.
Мы еще немного поговорили, потом вышли прогуляться по нетронутому снегу до озерца. У меня возникло предчувствие, что это неспроста: под ложечкой засосало, голова стала пустой. Мы подошли к кустам у озерка возле того места, где олени, чтобы напиться, разбили тонкую корочку льда.
Кусты — три невысоких орешины — скрывали за собой дубовый столбик с привязанной крест-накрест перекладиной. Я долго стоял и смотрел на земляной холмик под снегом, прежде чем обрел голос:
— Хафган?
Давид кивнул.
— Он умер прошлой весной. Мы только-только заложили фундамент. Он сам выбрал это место.
Я осел на колени прямо на снег и ничком растянулся на могиле. Земля была холодная, холодная и жесткая — тело моего наставника лежало глубоко в промерзшей земле. Не для него кромлех и курган — его кости покоятся в земле, посвященной иному Богу.