Мертвая зыбь (др. перевод)
Шрифт:
– Спасибо, что вы… – Юлия задумалась, подбирая слова. – Спасибо, что приехали, потратили время…
– Здрасьте, – бледно улыбнулся Хенрикссон. – Я вас очень хорошо понимаю. Оказаться свидетелем такого… я же не первый раз в такой ситуации. Чувствуешь… черт знает, как сказать… одиночество. Бессилие.
Юлия кивнула.
– Сейчас уже лучше.
– Вот и хорошо… – Леннарт неловко нахлобучил пилотку. – У меня контора в Марнесе. Так что, если что, звоните, заезжайте… – Он посмотрел на стариков. – И вы, понятное дело. Всегда рад повидаться… Запрете?
– Ну, – лаконично пообещал Герлоф.
– Тогда
Они сидели молча, прислушиваясь, как Леннарт завел машину, как тронулся с места, слегка пробуксовав на глине, как постепенно истаял звук двигателя.
– Мы тоже сейчас двинемся. – Герлоф посмотрел на Юлию, сунул кошелек Эрнста в карман и повернулся к Йону: – Я тебе хочу одну вещь показать. Там, снаружи…
– Мне тоже идти? – спросила Юлия.
– Да… нет. Не надо.
Герлоф, опираясь на палку, обошел дом и двинулся к краю каменоломни. Йон следовал за ним.
– На что будем глядеть?
– Там, на краю… я обратил внимание… вот, погляди.
Герлоф показал вниз на расколовшийся пополам полированный камень в виде яйца или уродливой головы. Половины были неравные: одна побольше, другая поменьше.
– Узнаешь?
Йон присмотрелся и медленно кивнул.
– Он называл его «камень Канта», – сказал он. – Шутка такая.
– Его кто-то столкнул вниз. Или как?
– Да. Похоже на то.
– Летом он стоял за домом.
– Еще на прошлой неделе стоял. Я заходил к Эрнсту. Точно. Никаких сомнений.
– Эрнст его специально сбросил.
Старые друзья уставились друг на друга.
– И что ты думаешь?
– Не знаю… точно не знаю, – вздохнул Герлоф. – Нильс Кант… не объявился ли он опять в наших краях?
9
Юлия решила напоить опечаленных стариков горячим кофе. Она достала из буфета фарфоровые кружки с изображением желтого эландского солнца, сварила кофе и принесла в гостиную – и при этом ее посетило странное чувство, будто она впервые за долгие годы сделала что-то полезное.
Йон и Герлоф сидели на диване и тихо говорили про Эрнста.
Вспоминали. Мелкие рассказики, фрагменты… какие глупые ошибки делал Эрнст, когда его взяли учеником в каменоломню – он тогда только-только переехал на Эланд, – и каким стал замечательным камнерезом, как скульптуры его со временем становились все лучше и выразительней. Из этих обрывков Юлия поняла, что Эрнст, за исключением нескольких лет службы во флоте во время войны, всю сознательную жизнь работал с камнем. Когда каменоломню закрыли, а это было уже давно, в середине или конце шестидесятых, Эрнст продолжал работать на свой страх и риск. Он подбирал оставшиеся камни, тесал, резал и шлифовал.
– И любил же он эту каменоломню, – сказал Герлоф, глядя в окно. – Были б у него деньги, он бы точно купил ее у Гуннара Юнгера, ну ты знаешь, в Лонгвике. Он даже в мыслях не имел куда-то переезжать. И камень как понимал! К каждому свой подход…
– Надгробные камни лучше него никто не делал, – вставил Йон. – Пройдись по любому кладбищу – в Марнесе ли, в Боргхольме… посмотришь на Эрнстово надгробье – душа радуется.
Юлия молчала, глядя
Первый же полицейский, это был Леннарт Хенрикссон, достал из машины одеяло, накинул ей на плечи и увел в дом. Ему по всем признакам нездоровилось, но он не отходил от нее почти все время, и это как-то помогло ей успокоиться. И молчал, что было еще лучше. За эти годы она столько наслышалась пустых слов утешения… хотя никогда и никого не просила ее утешать.
Кофе был выпит, истории постепенно иссякли, и Герлоф обратился к Юлии.
– Можешь отвезти меня в Марнес?
– Конечно.
Она поднялась вымыть посуду, чтобы не показать раздражения. «Можешь отвезти»… Я нашла разбившегося насмерть человека, с окровавленным ртом и глазами, вылезшими из орбит. И что? Кровь я видела и раньше, мертвецов тоже. Бывало и похуже. Но Герлоф-то этого не понимает…
И вдруг вспомнила. Кто знает, может, это и важно. Она вышла в гостиную.
– Эрнст просил тебе передать кое-что. Я забыла.
Герлоф смотрел на нее непонимающе.
– Эрнст, – объяснила Юлия. – Я же его видела накануне, когда была на твоей даче… И прямо перед уходом он сказал вот что… – Она помолчала, пытаясь вспомнить точные слова. – Сказал, самое главное – большой палец. Не рука, а большой палец.
– Главное – большой палец? – переспросил Герлоф.
– Так он и сказал. «Большой палец не того».
– А что он имел в виду? – Герлоф пожал плечами и посмотрел на Йона. – Ты что-нибудь понимаешь?
– Понятия не имею. Может, какая поговорка?
– И я не знаю. – Юлия повернулась, чтобы домыть кружки. – Но именно так он и сказал.
Юлия с Герлофом в сопровождении Йона на его «пассате» доехали до кемпинга. Сизый занавес облаков повис над проливом. Солнце уже не показывалось. Казалось, Стенвик, тот самый Стенвик, про который она так много слышала, Стенвик, где люди жили, работали, где каждый хутор и каждая тропинка имели свое название, – тот Стенвик исчез. А этот, сегодняшний, вновь погрузился в сон. Заколоченные дома с бельмами зашторенных окон, замершие давным-давно ощипанные крылья ветряной мельницы… заборы, где обычно развешивали на просушку вентеря и сети на угря, пусты.
Они остановились у площадки для гольфа. Подошел Йон. Герлоф опустил стекло.
– Не забывай отца. – Йон внимательно посмотрел на Юлию.
В первый раз за все время он обратился прямо к ней.
– Постараюсь.
– Не пропадай, Йон. – Герлоф взял его за руку. – Сообщи, если что… если увидишь кого… незнакомый народ.
– Незнакомый народ… – повторила Юлия и вспомнила, как в пятидесятые годы в Стенвике появился чернокожий мужчина с широкой улыбкой. Он плохо говорил по-английски, а по-шведски вообще не знал ни слова. Появился и стал ходить от дома к дому с сумкой в руке. Люди в поселке позапирали двери, никто не хотел ему открывать – пока не выяснилось, что он никакой не грабитель, а самозваный миссионер из Кении. Продавал Библии и Псалтыри. Нет, в Стенвике «незнакомый народ» недолюбливали.