Мертвая зыбь (др. перевод)
Шрифт:
– Обязательно позвоню, – кивнул Йон.
Он пошел к дому и по пути взял метлу – с такой нежностью, будто ничего дороже этой метлы у него в жизни не было. С метлой в руке Йон направился к площадке для гольфа и опять начал, обильно жестикулируя, что-то объяснять сыну.
– Двадцать пять лет он держит этот кемпинг, – сказал Герлоф. – Теперь вроде бы Андерс должен всем заправлять, но Андерс спит на ходу. И Йон метет, красит, латает трубы… я ему говорил, чтобы он сбавил обороты, но он не слушает.
Он вздохнул.
– Что ж, заедем домой?
– Зачем? Я отвезу тебя в Марнес.
– Очень
– Уже поздно… я собиралась сегодня уехать.
– А что за спешка? Гётеборг под землю не провалится.
Юлия потом не могла вспомнить, кто предложил переночевать на даче – она или Герлоф.
Скорее всего, так вышло само собой. Герлоф снял верхнюю одежду и опустился в единственное кресло с таким тяжким вздохом, что Юлии стало его жалко. А может, решение пришло чуть позже, когда она вышла на улицу включить рубильник и открыть вентиль для подачи воды – он помещался под крышкой колодца. А может, еще позже, когда она зажгла свет, включила обогреватель и заварила бузинный чай. Короче, даже и обсуждения-то не было, просто пришли к молчаливому соглашению: эту ночь ночуем в Стенвике.
Юлия включила мобильник, и Герлоф позвонил в дом престарелых. Она помогла ему нажать кнопку отбоя, он накинул куртку и вышел пройтись по участку.
– Крыс вроде нет, – удовлетворенно сказал он по возвращении.
Юлия осторожно осмотрелась, как будто в этих маленьких темноватых комнатках размещался какой-то музей. И в самом деле – здесь ее история. Здесь прошло ее детство, но воспоминания эти словно помещены под дымчатое стекло, не имеют ни цвета, ни запаха.
А на что смотреть? Особенно не на что. Пять небольших комнат, мебель, укрытая белыми простынями, пять узких кроватей со снятым бельем, маленькое окошко в кухне, на подоконниках – дохлые мухи, похожие на жирные буковки. Протертая на сгибах морская карта северной оконечности острова. На комоде, в рамке, – выцветшая фотография шестидесятых годов: неестественно улыбающаяся Юлия, еще подросток, с сестрой Леной. Книжная полка в углу. Безликий дом, такие обычно сдают внаем.
Ледяной деревянный пол – ковров нет. А когда-то были, Юлия прекрасно их помнила. Вообще, из того, что осталось, ничто не напоминало про годы ее детства.
Но нет, кое-что все же есть, все же есть… Она выдвинула нижний ящик комода в комнате, когда-то бывшей ее детской, и тут же нашла фото в рамке: загорелый мальчик в белой майке смущенно улыбается фотографу. Много лет фотография стояла на комоде, а теперь кто-то ее спрятал.
Она протерла снимок и поставила его туда, где он и должен быть, – на комод. Долго смотрела на фотографию пропавшего сына. Ей безумно захотелось выпить вина. Пара бокалов – и она согреется, воспоминания потеряют остроту, ей будет легче находиться в этом доме, откуда Йенс…
Но ей не хотелось пить при Герлофе – пусть не думает, что она стала алкоголичкой.
Герлоф, по-видимому, не замечал ее состояния. Бродил по комнатам, словно это и есть его истинный дом. Так, впрочем, оно и было, не совсем, конечно, но все же. Насколько Юлия помнила, Герлоф, уже выйдя на пенсию, проводил
Сейчас не лето, и мне надо поскорее уезжать, подумала Юлия. Но Герлофу она сказала вот что:
– Мы с Леной обычно спали на двухэтажной кровати… Она внизу, я наверху.
Герлоф кивнул.
– Да… тесновато было, когда все приезжали… Но никто вроде не жаловался.
– Нет, конечно. Наоборот, было очень весело. Куча народу – двоюродные братья, сестры… И солнце светило все время. Так мне запомнилось. – Она посмотрела на часы. – Наверное, пора на боковую.
– Уже? – Герлоф поправил морскую карту на стене. – Ты разве ничего не хочешь спросить?
– Спросить?
– Спросить. – Он медленно стянул простыню с кресла и аккуратно сложил вдвое, потом вчетверо. – Спрашивай.
Герлоф опустился в кресло, и тут же раздался сигнал ее мобильника. Резкий и какой-то совершенно чужеродный здесь, в этом старом домике, в этом вымирающем поселке. Она поспешила нажать на кнопку.
– Юлия.
– Привет, как ты там? Добралась?
Лена, конечно. Кто еще знает ее номер.
– Да… добралась, конечно.
А что ей сказать сестре? Она увидела свое отражение в темном окне – бледная, больные, загнанные глаза – и поняла, что ей вовсе не хочется рассказывать, что здесь произошло. Сандалик Йенса, смерть Эрнста-каменотеса.
– Все нормально.
– Герлофа видела?
– Да… мы сейчас на даче.
– На какой даче? В нашем летнем доме? В Стенвике? Вы же не собираетесь там ночевать?
– Как раз собираемся. Уже включили воду, электричество…
– Папе нельзя переохлаждаться.
– Не переохладится. – Юлии стало почему-то стыдно, и она рассердилась на себя за это. – Мы сидим и разговариваем… А что ты хотела?
– Э-э-э… насчет машины. Марика звонила – она собирается на какие-то театральные курсы в Дальсланде, так что ей понадобится машина. Я сказала, что проблем не будет… Ты ведь не останешься на Эланде?
– Немного еще побуду.
У Лены с Марикой, дочерью Рихарда от первого брака, были довольно скверные отношения, но, очевидно, не настолько скверные, чтобы помешать Марике попросить у мачехи машину.
– И долго ты там собираешься быть?
– Трудно сказать… несколько дней.
– Что значит «трудно сказать»? Несколько дней – это сколько? Три? Значит, ты вернешь машину в воскресенье?
– В понедельник, – быстро сказала Юлия.
– Если в понедельник, тогда пораньше.
– Попытаюсь… Лена?
– Договорились. Привет папе и…
– Лена… Это ты спрятала фотографию Йенса в комод?
Но сестра уже успела прервать разговор.
Юлия вздохнула и тоже нажала кнопку отбоя.
– Кто это был?
– Твоя вторая дочь. Просила передать привет.
– Хочет, чтобы ты вернулась?
– Ну да. Хочет держать меня под контролем.
Она села в кресло напротив отца. Бузинный чай с медом стоял на столе. Чай уже успел остыть, но она все равно отхлебнула глоток.
– Беспокоится за тебя?