Мертвая зыбь (др. перевод)
Шрифт:
Поезд снижает скорость – подъезжает к какой-то промежуточной станции. Тут даже вокзала нет – маленькая деревянная будка в окружении цветущих яблонь. Почему-то запахло оладьями… мать накануне накормила его свежеиспеченными оладьями с сахаром.
– Альвар и есть альвар… не о чем говорить. – Нильс, стараясь выглядеть равнодушным, смотрит в окно.
– Есть о чем… мне кажется. – Полицейский полез в карман, и Нильс вздрогнул. О, дьявол… носовой платок. – Очень даже есть о чем. И не я один так думаю. Правда все равно вылезет наружу.
Он,
– Несколько человек из Стенвика обратились к нам за последние дни. Не один, а несколько. Если, мол, хотите знать, кто стрелял в альваре, поговорите с ним. С тобой, Нильс.
Перед Нильсом вдруг возникает картина: два трупа в альваре. Мертвые, бессмысленно устремленные в небо глаза.
– Нет, – только и произносит он.
В ушах шумит.
– Ты видел иностранцев в альваре, Нильс? – Уполномоченный снова сунул платок в карман.
Поезд притормаживает и останавливается с легким толчком и грохотом сцепок, но буквально через несколько секунд трогается снова.
– Видел же, Нильс? – Полицейский не спускает с него глаз. – Мы нашли трупы, Нильс… Это ты их застрелил?
– Я никого не убивал. – Нильс энергично качает головой и лезет в рюкзак.
– Что ты сказал? Что у тебя там, в рюкзаке?
Снова застучали колеса. Пальцы противно дрожат, но он все же кладет рюкзак на колени, отверстием к себе. Рука лихорадочно шарит в тщательно уложенной матерью одежде.
Полицейский привстает с места – неужели догадался?
– Нильс, что у тебя там?
Колеса грохочут все громче, заливается паровозный свисток.
Нильс нажимает спусковой крючок.
Первый выстрел прорвал дно рюкзака. Заряд дроби угодил в сиденье рядом с полицейским и растерзал кожаную обивку.
Полицейский вздрагивает. Он замирает – деваться ему некуда.
Нильс поднимает рюкзак и разряжает второй ствол, даже не глядя, куда стреляет. Рюкзак разлетается в клочья.
На этот раз он попал. Полицейского отбросило назад, и он медленно повалился на бок. Тело не удержалось на сиденье и сползло на пол.
За окном мелькает альвар – каменистая степь, не просохшие еще лужи талой воды, каменные изгороди.
Уполномоченный лежит на полу, только руки слегка подергиваются. Нильс сдирает с обреза лохмотья рюкзака и уложенной в него одежды.
О, дьявол…
Сядешь на поезд в Боргхольм, слышит он голос матери.
Ее план не удался.
Он смотрит в окно. Альвар.
Альвар никуда не делся. И солнце на месте.
Одежду из рюкзака можно выкидывать – обгорела, воняет порохом. Носки, брюки, шерстяной свитер. Странно, но пакетик с ирисками уцелел. Бумажник тоже. И фляжка с коньяком. Очень уместно.
Нильс отвинчивает крышку, делает большой глоток и сует фляжку в задний карман. Так-то лучше.
Деньги, куртка, фляжка, ружье и ириски. Больше он ничего с собой не возьмет. Чемодан останется в поезде.
Он
Нильс снова выходит в тамбур, открывает дверь и вдыхает запах степного разнотравья. Спускается на нижнюю ступеньку и прыгает.
Кто-то ему говорил: когда прыгаешь с поезда, надо как бы бежать по воздуху. Он пробует следовать этому совету, но приземляется неудачно, падает, сильно ударяется лбом о камни насыпи.
Быстро приходит в себя и видит фонарь удаляющегося поезда, который тут же исчезает за поворотом.
Удалось.
Он медленно поднимается. Он снова в альваре. Ружье с ним, он даже не выпустил его из рук.
Ни домов, ни людей. Степь, весенние цветы. Вечная трава и голубое небо.
Свободен.
Он отряхивается и быстро идет на запад, даже не оглядываясь на железнодорожное полотно.
Свободен. Теперь надо исчезнуть.
Он уже исчез.
14
– Вот примерно такие истории и рассказывали детям в сумерках, – тихо закончила Астрид.
Бутылка опустела.
Они помолчали. Небо над горизонтом расслоилось на ярусы. От закатного солнца осталась только пурпурная полоса на горизонте, на фоне ее четко вырисовывалась волнистая тень смоландского берега. Ярусом повыше шла широкая бирюзовая лента, но она с каждой минутой делалась все уже – сверху наседала лиловая ночная тьма.
– И этот полицейский в поезде… марнесский уполномоченный – он умер? – тихо спросила Юлия.
– Кондуктор нашел его мертвым. Выстрел в грудь. Практически в упор.
– Отец Леннарта?
Астрид кивнула.
– Леннарту было восемь или девять, когда это случилось, так что он мало что помнит… но такие истории оставляют след на всю жизнь… Он вообще никогда не говорит на эту тему.
Юлия посмотрела на пустой бокал. Кроваво-красный осадок на дне.
– Понятно, почему он и о Нильсе Канте не хочет говорить. – Винные пары переполнили ее искренним сочувствием к симпатичному полицейскому в Марнесе. Он потерял отца, я потеряла сына.
– Не хочет, – подтвердила Астрид. – И слышать эти домыслы… когда говорят, что Нильс Кант, возможно, жив, для него… сами представляете каково.
До Юлии с трудом дошел смысл сказанного.
– Какие домыслы? Где вы это слышали? Кто говорит?
– А вы разве не слышали?
– Нет. Но я видела его могилу в Марнесе. Надгробный камень, фамилия, дата… все, как полагается.
– Теперь уж не так много осталось, кто его помнит, а те, кто помнит, уже старики… Кое-кто говорит, что в гробу были камни, когда его привезли.