Мертвая зыбь (др. перевод)
Шрифт:
Смоланд, май 1945
Нильс Кант сидит на опушке сосновой рощи, прислушивается к шуму ветра в хвое и смотрит через пролив. Эланд. Полоска на горизонте. Светит утреннее солнце, воздух настолько чистый и прозрачный, что видна даже по-весеннему яркая зелень деревьев и длинные серебристые пляжи.
Это же его остров! И он вернется туда. Обязательно вернется. Не сейчас, но как только сможет. Сразу же. В этом он уверен. Он понимает, что натворил такого, чего ему не простят очень долго. Сейчас Эланд для него опасен.
И все равно – разве он виноват? Так получилось, вот
Толстый полицейский выследил его, пытался схватить, но Нильс оказался быстрее.
– Самооборона, – шепчет он услышанное от матери слово, – я застрелил его, но это была самооборона.
Он прокашлялся, чтобы не заплакать.
Прошло уже двадцать часов, как он спрыгнул с поезда в альваре. И сразу пошел на юг. Почему-то решил, что там его искать не станут – и оказался прав. Километрах в десяти от Боргхольма, в самом узком месте пролива, Нильс вышел к воде. Там он нашел пустую смоляную бочку – и сразу оценил находку. Дождался темноты, сунул в бочку все, что у него было, столкнул в холодную воду и лег на нее, обхватив руками, так что в воде оказались только ноги. От жалости к себе Нильсу хотелось плакать, но он, сжав зубы, заставил себя плыть, отталкиваясь ногами. Как можно быстрее, чтобы не потерять сознание от холода.
На счастье, фарватер пуст, ни кораблей, ни лодок. Никто его не видел. Через два часа он вылез на смоландском берегу, вытащил из бочки вещи и, не чувствуя ног, побрел по берегу. Сил хватило ненадолго – под первым же деревом заснул как убитый.
А сейчас еще очень рано, но сна ни в одном глазу. Ноги пока болят, но идти надо. Он соображает: до Кальмара совсем близко, а город полон полиции. Сейчас его наверняка ищут и в Кальмаре.
Одежда высохла. Сорочка, свитер, брюки. Он проверяет бумажник – деньги, которые ему дала мать, не намокли. Слава богу. Без них он бы пропал.
«Хускварна» на дне пролива. Он утопил ружье. Примерно посередине – взял за ствол и отпустил. Обрез жалобно булькнул и скрылся под водой. Все равно в нем никакой пользы – патронов больше нет. Жаль – с ружьем он чувствовал себя в безопасности.
И растерзанный выстрелами рюкзак жаль. Сколько там всего было! А сейчас весь его багаж умещается в карманах, да еще в маленьком узелке из носового платка. И все.
Он идет на север. Медленно поднимается солнце. Нильс точно знает, куда ему надо, но это не близко, идти придется весь день. Он идет вдоль берега, предусмотрительно обходит деревни. Старается все время идти лесом – в лесу он чувствует себя более или менее уверенно. Ему попались две косули – они двигались так бесшумно, что он испугался, когда увидел их совсем рядом. Людей-то он слышит издалека, так что избежать встречи не составляет труда.
Рамнебю. Он там бывал, в последний раз прошлым летом. И даже в деревню не надо заходить – лесопилка дяди Августа стоит на отшибе.
Вой пилорам слышен издалека. А скоро он различает и запах – запах свежераспиленного дерева смешивается с запахом водорослей с пролива.
Нильс, оглядевшись, перебегает дорогу и прячется за навесом, под которым лежат штабеля досок. Хоть он и бывал здесь, но где контора, не знает. И даже если бы знал – не попрется же он туда на глазах у рабочих! В нескольких сотнях метров – вилла
Часы его встали – вода попала в механизм, – но прошло не меньше получаса, прежде чем на территории лесопилки появились люди. Двое рабочих, смеясь и о чем-то разговаривая, проходят мимо навеса. Но Нильс прячется за кустом сирени, и они его не видят.
Только ждать.
Еще через несколько минут появляется мальчишка, совсем подросток, тринадцать или четырнадцать, не больше, но ростом почти как Нильс. Руки в карманах, кепка надвинута на лоб.
– Эй, ты! – шипит Нильс.
Слишком тихо. Он не слышит.
– Ты там, в кепке!
Мальчишка останавливается и оглядывается. Нильс поднимается из-за куста и машет.
– Я здесь!
Наконец-то! Мальчишка делает несколько шагов по направлению к нему и останавливается.
– Работаешь здесь?
– Первое лето, – гордый кивок головы.
Голос еще ломается. Смоландский диалект – ни с каким другим не спутаешь.
– Молодец. – Нильс изо всех сил старается быть спокойным и дружелюбным. – Слушай, можешь помочь? Мне надо поговорить с директором, Августом Кантом. Попроси его выйти сюда.
– Директора? – Паренек явно удивлен.
– Ну да, директора Августа Канта. – Нильс смотрит пареньку в глаза, улыбается и протягивает ему крону. – Скажи, Нильс с ним хочет поговорить.
Тот кивает. Нильс смотрит внимательно, как он среагирует на имя. Нильс. Нет, кажется, все в порядке. Либо ничего не слышал, либо… ну и что, Нильс – частое имя. И к тому же – целая крона!
Паренек с довольным видом опускает монету в карман.
Нильс с облегчением выдыхает и опять устраивается за кустом. Все в порядке. Уж кто-кто, а родной дядя о нем позаботится. Поможет переждать суматоху. Конечно, Смоланд не самое безопасное место, придется прятаться, ну что же… раз так получилось.
Он ждет и ждет. От голода и усталости начинают слипаться глаза. Наконец он слышит шаги и с улыбкой поднимает голову. Но это не дядя Август. Это тот же самый мальчишка.
– Что… его нет на месте?
– Почему нет? Есть. Но он не хочет с тобой говорить.
– Не хочет?
– Нет… Просил передать вот это. – Он протягивает Нильсу конверт.
Никакого письма. Три сложенных вдвое стокроновых ассигнации. Только три.
– И все?
Паренек кивнул.
– И ничего не просил передать? На словах?
– Нет… только письмо.
Нильс посмотрел на деньги.
Деньги – вот и все, чем ему помог дядя Август. Деньги на побег – смысл совершенно ясен. Яснее некуда.
Его дядя знать его не хочет.
Нильс поднимает глаза – посыльный исчез. Он выходит из-за куста и видит его удаляющуюся фигуру. Долговязый, в кепке.
Ты один, говорит он сам себе. Выпутывайся сам.
Надо бежать. Куда?
Подальше от побережья – это ясно. Там поглядим.
Он осматривается. Сирень цветет, запах невыносимый, жужжат насекомые. Начинается лето – светлое, зеленое лето. Видна синяя поблескивающая полоска воды – пролив совсем близко.