Мертвая зыбь (др. перевод)
Шрифт:
– И что?
– Когда эти открытки начали приходить, я точно не знаю. В пятидесятые… или шестидесятые. Из разных стран в Южной Америке. Так Анлунд говорил – он по маркам определял. Несколько открыток каждый год. И всегда без обратного адреса.
– От Нильса Канта?
– Вероятно. Первое, что приходит в голову. А потом Нильс Кант и сам объявился. В гробу.
– Это я знаю.
– Не все ты знаешь. – Герлоф покосился на нее. – Открытки продолжали приходить и после похорон. Тоже из-за границы и тоже без обратного адреса.
Юлия внутренне ахнула.
– Это
– Думаю, правда. Собственно, никто, кроме Эрика Анлунда, этих открыток не видел, но он голову клал на отсечение – открытки приходили много лет после похорон Нильса.
– И люди стали подозревать, что Нильс Кант жив?
– А как же! Надо же о чем-то посудачить в сумерках. Но Эрнст-то… Эрнст терпеть не мог сплетни, но и он так считал – Нильс Кант пережил свои похороны.
– А ты как считаешь?
– Я, как апостол Фома. Фома неверующий. Мне нужны доказательства, а пока я их не нашел.
– А зачем тебе был этот Блумберг?
– Йон Хагман считает, что Блумберг и Кант – одно и то же лицо… Следи за дорогой!
Это было сказано вовремя, потому что Юлия уставилась на него круглыми от изумления глазами.
– Проще некуда, – сказала она, переварив новость. – И искать не надо… Но ты-то так не считаешь?
Герлоф медленно покачал головой.
– Слишком уж большая натяжка… Но здоровое зерно в рассуждениях Йона есть. Блумберг – моряк, я уже говорил. Вырос в Смоланде, еще подростком нанялся на корабль помощником машиниста. Отсутствовал двадцать или двадцать пять лет, точно не скажу. В конце концов сошел на берег, переехал на Эланд, женился, завел детей. Парень, который нас встретил в мастерской, – по-моему, его сын.
– И что в этом особенного? Нормальная биография.
– Ничего особенного, правильно. Настораживает только… столь долгое отсутствие. Ходили слухи – Йон, во всяком случае, где-то слышал, – его выгнали с корабля, и он болтался без дела в какой-то гавани в Южной Америке. Пил по-черному. Наконец какой-то шведский капитан сжалился и привез его домой.
– Но ведь не один Блумберг переехал на Эланд?
– Нет, конечно. Сюда переехали сотни людей.
– Нельзя же в каждом приезжем видеть Канта!
– Нет. Нельзя. И я считаю – нельзя. Блумберг на Канта даже не похож. Но ведь человек видит то, что он хочет видеть. Моя, к примеру, мама, твоя, то есть, бабушка Сара, видела как-то гнома, когда была молодой. Помнишь? Она даже боялась произносить «гном», называла его «серенький».
– Я слышала эту историю много раз. – Юлия попыталась остановить Герлофа, но куда там.
– Причем в самый обычный день. В конце прошлого века это было. Полощет она, значит, белье в проливе, под Грёнхёгеном они жили… вдруг слышит сзади шаги. Быстрые такие шаги, будто кто-то из леса выбежал. Поворачивается она – мать честная! Маленький человечек, не больше метра, весь в сером. Ничего он ей не сказал, даже не глянул – побежал к воде. И не остановился – так и продолжал бежать. Сначала по воде, потом в воде – по пояс, по грудь, – а потом и вовсе исчез. Как корова языком слизала.
Юлия кивнула. Чушь какая-то. Ее эландские родственники знали много диких историй, но эта была, пожалуй, самая дикая.
– Гном покончил жизнь самоубийством, – сказала она с притворным сочувствием. – Не частое это дело.
– А я и не утверждаю, что это правда. Но ей-то я верю! Она-то видела гнома… или что-то еще, какое-то природное явление, неизвестный феномен… мало ли что. Ну, решила, что это гном. Но мы-то знаем, что гномов не существует.
– В последнее время они что-то не показываются.
– Нет. Не показываются. И то же самое с Нильсом Кантом. Никто о нем не говорит, никто его не видит. В полицейских бумагах написано «скончался от утопления». И надгробный камень лежит – любой может убедиться. И все равно – там, в наших краях, кое-кто считает, что он все еще жив.
– А ты как считаешь?
– А я считаю вот как: пора в этот вопрос внести ясность. Все странности должны быть объяснены.
– А мне хотелось бы найти моего сына. За этим я и приехала.
– Я знаю, – сказал Герлоф. – Но эти две истории вполне могут быть связаны.
– Нильс Кант и Йенс?
– И я даже знаю, что в какой-то степени они и в самом деле связаны. Мартин Мальм…
– Что – Мартин Мальм?
– Откуда-то у него появился этот сандалик… и к тому же гроб Нильса Канта привезли в Швецию на одном из кораблей Мальма.
– Откуда ты знаешь?
– Никакого секрета здесь нет. Я сам был в гавани, когда прибыл этот сухогруз. Всем этим занималось похоронное бюро в Марнесе.
Юлия внимательно следила за указателями, чтобы не прозевать поворот на Марнес. Вот он. Она повернула направо, вздохнула и посмотрела на Герлофа.
– Но с Мальмом, который, как ты утверждаешь, послал тебе сандалик, нам поговорить так и не удалось.
– Нет. Не удалось. Зато ты видела его дом. Нынче он не в состоянии, но рано или поздно мы все равно встретимся. Может, на той неделе…
– Я не могу остаться только ради этого разговора. Мне надо домой, в Гётеборг.
– Раз надо, значит, надо. Когда едешь?
– Не знаю… скоро. Завтра, наверное…
– Завтра же похороны в марнесской церкви. В одиннадцать.
– Не уверена, что пойду. – Юлия свернула на асфальтовую площадку у дома престарелых. – Приехали. Я же даже не знала Эрнста. Один раз видела. Это, конечно, трагедия… никогда не забуду эту картину. Но он для меня чужой человек.
– Постарайся прийти. – Герлоф открыл дверцу.
Юлия вышла помочь донести пакет с бутылками и портфель.
– Спасибо… но знаешь, можешь меня поздравить: сейчас ноги куда лучше, чем утром.
Она проводила его до лифта.
– Увидимся. Спасибо за поездку.
Юлия посмотрела, как Герлоф вполне уверенно входит в лифт, и вернулась к машине. Надо еще купить еды.
Постепенно начинало смеркаться. Двадцать минут пятого. Нормальные люди сейчас возвращаются домой с работы.