Мёртвая зыбь
Шрифт:
Через просеку галопом, неуклюже вскидывая зад, проскакал медведь. Потом с крайних деревьев серыми молниями на легшие стволы спрыгивали белки, метнувшись к стоящим в нетронутом лесу людям, и пушистыми комочками, будто подкинутые трамплином, взлетали на высокие лиственницы, по другую сторону спасительной просеки…
Звери не понимали, что за просекой они в безопасности, но гонимые чувством самосохранения, знали это.
— Только страх объединяет живые существа. Вражду заставляет забыть, — произнес Хренов. — У людей разум такой страх заменить бы должен. Ан нет. Иными расчетами руководствуемся.
Хренов с военинженером дождались, когда лесной
С сожалением смотрели люди на превращенных в горящие факелы лесных великанов.
— Вот вам ваш Пылающий остров, — сказал Хренов.
Через новую просеку огонь перебраться не смог.
Конечно, все это произошло в воображении Званцева, и специально для “Уральского следопыта” он написал рассказ обо всем, что представил себе, правда, несколько не так.
Уже в Москве Званцев дал согласие на бесплатный перевод рассказа на якутский язык.
Но никто из лесоводов и лесной противопожарной службы не применил предложенный фантастом способы борьбы с лесными пожарами, и они продолжали наносить стране огромные потери, бушуя в тайге от Урала до Тихого океана, а также в европейской части страны, даже под Москвой.
Знаменательно, что в очередном издании “Пылающего острова”, где Званцев упомянул гарь, ощущаемую в городских домах, и под Москвой, когда нельзя было открыть форточек, заведующая редакцией фантастической и научно-популярной литературы “Детгиза” Максимова потребовала убрать эти строки, потому что “никакого пожара не было и детям незачем об этом говорить”.
Такое упоминание из-за твердости Званцева в книге все же сохранилось, но воз и ныне там.
У нас не привыкли принимать всерьез выдумки фантастов.
Заключенный “под сенью Аэлиты” пакт о ненападении между Званцевым и Стругацкими просуществовал, как и подобные другие, недолго.
Братья Стругацкие выступили со статьей в “Книжном обозрении”, утверждая, что Званцев не писатель…
Званцев оставил это без внимания.
Толкавшиеся в вестибюле гостиницы люди, пышноусый швейцар в фуражке с красным околышком, как у казачьего атамана, нарядный портье в смокинге и с галстуком бабочкой что величаво вручал гостям от их номеров ключи с увесистыми грушами, чтобы неудобно было по рассеянности положить в карман и вынести из отеля, все видели, как два пожилых человека, один соскочил с кресла от столика с газетами, а другой прошел мимо швейцара, что-то объяснив ему, бросились в объятия и, отпрянув, стали рассматривать друг друга.
— Ну, старче, недаром я тебя так с юности прозвал. Становишься ты под такое определение подходящим, — сказал вошедший.
— Что ж, друже Костя, время свое берет. Меня здесь, кроме тебя, старикана, правнучка встречала.
— В этом деле ты мне сто очков вперед даешь. Это мое больное место. Ты скажи, марсианку великолепную в уральском исполнении тебе вручили?
— У меня в номере тебя дожидается.
— Жаль опоздал. Пойдем взглянем, хоть полюбуемся. Да и потолковать надобно.
Получение Званцевым “Аэлиты” на Урале, как бы, подчеркнуло кровные узы его с краем самоцветов, гор, лесов и руд. Он еще студентом работал на самом северном заводе Урала в Надеждинске.
И они пошли рядом к лестнице, положив друг другу руки на плечи, два уральских старожила, если не сказать старика.
Глава четвертая. Мним
“Машина времени” сильна –
Перенесёт в одно мгновенье
Тебя в любые времена.
Она — твоё воображенье. Весна Закатова
Ни десятилетия разлуки, ни тысячи километров, разделявшие их, не ослабили старой дружбы, и друзья заговорили, словно вчера расстались. Только шахмат не оказалось под рукой, чтобы сыграть очередную партию.
Рассмотрев художественное изделие уральских мастеров, Костя, усевшись в кресло напротив Саши, сказал:
— Ну, старче, не буду удручать тебя буднями моих серых дней, которые расцветил я лишь посвященными тебе стихами в знак светлой зависти к твоей бурной звездной жизни, — и, встав перед Сашей с кресла, он прочел сердечные стихи:
ЗВЁЗДНЫЕ ЧАСЫ
Далёкой весною тридцатого года
Мы деревцу дружбы сказали: “Расти!”
Душевный, как песня, обычай народа
Стал памятной вехой на нашем пути.
Солдаты эпохи, ни с чем не сравнимой,
А ныне уже ветераны её,
По звёздным часам мы сверяли ревниво
Твое и моё, и других бытиё.
Оно было трудным, в огнях пятилетки,
Жила и страдала родная страна,
А скоро у страшной, кровавой отметки
Бескрайним пожаром взметнулась война.
Тех мук несказанных и крови той море
Народы фашизму вовек не простят.
Нет дома, куда не стучалось бы горе
И страшен итог невозвратных утрат.
Допишут историки мудрую повесть,
Оставят потомкам сказаний тома,
Как выжила в битвах вселенская совесть,
Как злом порождённая гибла чума.
И мы, как и прежде с тобою на марше,