Мёртвая зыбь
Шрифт:
— Получилось! — снова радостно воскликнул он. — Не только найдутся такие два куба, что вместятся в некий квадрато-квадрат, но и высшее многороберное образование, с целочисленным размером ребер может быть разложено на два подобных с числом ребер на единицу большим!
На современном языке, мой терпеливый друже Костя, это звучало бы так: “Сумма двух чисел в степени >2 равна целому числу в степени на единицу большей”.
— Однако, почему сумма, а не разность? — воскликнул увлеченный Ферма. — В математике в общем
И он снова умолк, строча формулы и шевеля губами.
Наконец, возбужденно сообщил:
— Оказывается, возможна и разность! Невероятно, но так! Но почему только на единицу больше, а не на любое число? Проверим.
Дорогой мой Костя! Я видел подлинный азарт! Влекущее Искателя в неведомую высь чувство, которому мы обязаны величием Науки.
А скромно одетый молодой юрист, отодвинув тарелки, меньше всего думая о значении того, что делает, снова углубился в вычисления, забыв обо всем на свете.
Вместе с Пьером Ферма мы шли по Тулонскому бульвару и Франт, то есть я, на [16]ходу читал рукопись Ферма. Черт бы побрал первого и второго консула Тулузы, которые допустили рытье канав для будущей канализации на бульваре близ таверны. И во всем своем блестящем одеянии полетели мы с Франтом в наполненную грязной жижей канаву, крепко сжимая в руке рукопись, которую успели дочитать…
И тут, Костя, я проснулся. Рука моя была крепко сжата, но никакой рукописи в ней не было…
Ясно, что сновидение мое — проявление генной памяти. Какой-то неизвестный мне предок по имени Станислав, когда-то общался с Пьером Ферма, слушал его сонет, переведенный мной спустя 350 лет и, главное, получил доказательство Ферма и теоремы Крылова, и даже найденного им Необином, частным случаем которого была его Великая теорема. Загадка, почему это не стало общеизвестным, остается нераскрытой!
Вот так, бесценный друже мой Костя! Можешь считать, что у меня “крыша поехала”.
Генная память не переносит материальных предметов. В моей руке не остались исписанные Ферма листки. Но в мозгу моем отпечаталось все, что он записал.
Конечно, мне будут доказывать, что я сам нашел эти доказательства во сне, сработало, дескать, подсознание, как это случается с творческими людьми. Но такая версия не выдерживает критики, ибо я не настолько одарен, чтобы увидеть во сне то, что в бодром состоянии сделать был не в состоянии.
Не могу не послать тебе математических выводов. Можешь в них не вникать но я готов показать их всем желающим.
Надеюсь, что я хоть на несколько минут скрасил твое одиночество. Держись, Костя! Пусть я далеко, но ты не одинок, “Есть в мире сердце, где живешь ты!”
В здравом уме и свежей памяти обнимаю тебя, мой друже верный,
твой неугомонный старче Саша“.
“Дорогой
Званцев писал ему в ответном письме:
“Бесценный друже мой, Костя!
Прости, что сделал тебя участником многовекового спора о Великой теореме Ферма, и несчетных ошибок в попытках повторить его доказательство.
Не уверен, что сам я, по большому счету, не избежал ошибок. Извинением будет, что они сделаны во сне. Хочется верить, что опровергнуть мой сон будет нелегко, как математикам, так и психологам. Живу надеждой, которая исчезает последней. Помни, друже, что тебе все-таки чуточку полегчало. И Время, ко всем безжалостное Время, приходит к тебе на помощь.
Твой любящий тебя старче”.
Но Константин Афанасьевич Куликов не получил это последнее дружеское послание. “Безжалостное” Время не пришло на помощь, а явилось к нему, чтобы забрать его с собой в бесконечную, куда уходят гиперболы, даль, которая так угнетала исследователя кривых высшего порядка Блеза Паскаля, что, спасаясь от непознаваемого он ушел в монастырь.
Ушел в небытие и Костя Куликов, всегда страдая стенокардией,… оставив после себя добрую память горожан, проникновенные стихи и переписку со старым другом.
Конец седьмой части
Часть восьмая. МИРАЖИ
Казалось, вот она — “Свобода”,
Пришёл утопиям конец.
“И можем мы теперь свободно
Вздохнуть всей грудью, наконец!” Весна Закатова
Глава первая. Правители
Прорвался занавес железный.
Разбиты, сняты кандалы.
Но не поднялся ль бес из бездны?
И жертвы новые нужны… Александр Званцев
Два неизменных шахматных партнера — Званцев и его друг, маститый прозаик Платонов, на этот раз не играли в шахматы, а, застыли у телевизора, оба отнюдь не увлекающиеся передачами. К экрану приковала их трансляция съезда.