Мёртвая зыбь
Шрифт:
Людская ненависть способна
И солнце даже погасить.
Светило меркнуть станет, чтоб нам
Природу милости просить. Весна Закатова
Саша Званцев и Женя Загорянский сидели за шахматной доской на дачной веранде.
Отсюда открывался чудесный вид на пойму реки Истры. Она серебристой лентой протянулась под высоким противоположным берегом. На его обрыве, в черных пятнышках углублений, ютились без счета ласточки, острыми стрелками
Женя, выиграв очередную партию и расставляя фигуры для новой, говорил:
— Вот, Саша, написали мы с тобой нашу пьесу “Сибирячка” о лысенковской пшенице, отдельной книжкой выпустили, в театре Вахтангова усилиями молодежи Щепкинского училища даже на сцене сыграли…
— Без меня. Я в Ленинграде был. К чему ты ведешь?
— А к тому, что в споре мичуринцев с морганистами позиция академика Лысенко, несмотря на поддержку властей, говоря шахматным языком, безнадежно проиграна. Но заставь меня переписывать нашу пьесу, никогда бы не согласился.
— Думаю, что такая опасность тебе не грозит.
— И тебе не грозила. Однако ты взял и дважды переписал свой роман “Мол Северный”, сделал его сначала “Полярной мечтой”, а потом — “Подводным Солнцем” из-за критических статей океанологов, утверждавших, что отгороженная ледяным молом сибирская полынья все равно замерзнет. Так рассуждая, они не делали разницы между романом и научным трактатом, завязнув в своей наукообразности. Брались судить повыше сапога.
— Видишь ли, Женя. Я подхожу к фантастике с реалистических позиций. И в литературе остаюсь инженером.
— На мой взгляд, эти понятия несовместны, как гений и злодейство по Пушкину.
— Не скажи. Алексей Николаевич Толстой был инженером, окончившим Петербургский Технологический институт, как и я, Томский. Мы беседовали с ним при встрече у наркома просвещения Потемкина, собравшего нас, авторов книг “Хмурое утро” и “Пылающий остров”, по его мнению литературных событий года.
Женя с сомнением пожал полными плечами:
— Конечно, наркому виднее, но я бы не рискнул запрячь в одну упряжку коня и трепетную лань. Так что тебе поведал граф?
— Белоэмигранты его графом не признают. А говорил он, написавший два фантастических романа — “Аэлита” и “Гиперболоид инженера Гарина”, что гордится ими. “Аэлитой” за романтическую марсианку и ее любовь к пришельцу, и образом матроса, поднимающего революцию на Марсе. А “Гиперболоид” — не за предсказание, наряду с Уэллсом, тепловых лучей, сфокусированных в гиперболоиде…
— Надо было сказать параболоиде. Тут граф маху дал.
— Он мне сказал, что намеренно заменил параболоид гиперболоидом, подчеркивая гиперболичность самого романа, главным достоинством которого он считает предвидение фашизма. И еще поделился он своим намерением написать роман об индукционном кольце, охватывающем весь Земной шар, проходя через разные страны. При вращении кольца вместе с Землей в ее магнитном поле в нем будет индуцироваться электрический ток, снабжая все страны мира энергией и объединяя их в одну семью. И невыгодны станут войны и распри.
— Замысел Толстого фантастичен, дальше некуда. Он предвидит мир между народами Земли и революцию на Марсе, а ты, фантаст от реализма, мне так и не ответил, зачем переписал “Мол Северный”?
— Хотел сделать проект ледяного мола таким же реалистичным, как и проект подводного плавающего туннеля. Ведь построить подводные плавающие туннели между любыми островами в океане
— Которого ты сначала утопил, как Сурена Авакяна, а потом воскресил уже в звании академика.
— По этому поводу мне, прочтя “Подводное солнце”, позвонила Анна Караваева.
— Былая традиция, когда писатели еще читали друг друга и обменивались мнениями. Что же выразила маститая писательница?
— Это же образ! Впечатляющий образ, — так воскликнула она в трубку.
— Что ж, Иосифьян заслуживает такого восхищения. И хорошо, что тебе удалось его воспроизвести. Но теперь скажи мне фантаст-прорицатель, “любимец богов, что станется в жизни со мною” и нашими современниками? О чем ты пишешь сейчас, “из дальних странствий возвратясь”? — спросил Женя, делая очередной ход в их шахматной партии.
— О ледниковом периоде, — ответил Саша, отвечая ходом коня с объявлением шаха Жениному королю.
— Что это тебя на сотню тысяч лет назад рвануло? — с усмешкой спросил Женя, отодвигая короля.
— Не назад, а вперед. И не на тысячи лет, а всего на десятки.
— Ты думаешь, мы еще до обещанного Хрущевым коммунизма замерзнем?
— А тебе не кажется, что мир, начиная с речи Черчилля в Фултоне, замерзает?
— Ты имеешь в виду холодную войну?
— Если на Западе есть силы, стоящие за Черчиллем, и они, ради своих интересов, развязали холодную войну, то почему бы не показать памфлетно, как в “Пылающем острове”, куда может завести международный “холод”?
— К ледниковому периоду? Ты, брат, не только на шахматной доске ход конем делаешь, но еще и в литературе!
— Гроссмейстер Тартаковер говорил, что вся шахматная партия — ход конем, а Безыменский, с которым мы в Малеевке в шахматы играли, в стихах писал, что “жизнь на шахматы похожа”.
— Но добавлял: “Но жить — не в шахматы играть”.
— Да, потому что шахматисты говорят, что от шаха еще никто не умирал, и от моего шаха конем твой король отошел, а вот в жизни людям от последствий холодной войны не уклониться. И я хочу в последнем романе трилогии “Мол Северный”, “Арктический мост”, “Льды возвращаются” показать, как безответственное использование достижений науки способно привести к возможной экологической войне, когда готовы замахнуться даже на Солнце и вызвать глобальные бедствия на Земле.
— И вернуть нам ледниковый период?
— Мы живем в конце ледникового периода. Климатические условия Земли довольно хрупки. Ученые считают, что достаточно одного холодного лета, когда не сойдет зимний снег, а новая зима создаст ледяной слой, чтобы при ослабления солнечной активности он сохранился на годы. И я хочу показать борьбу сил Безумия рассудка, ослепленного ненавистью, гасящей Солнце, и противодействие ясного Разума, способного вновь разжечь светило.
— Но это же откровенная гипербола!