Мертвые мухи зла
Шрифт:
С Уралсоветом встретился на втором этаже "Американской", в просторном номере, который занимал Лукоянов, председатель ЧК. Познакомились, черноглазый комиссар продовольствия Войков (не сразу понял, зачем председатель Белобородов пригласил именно его, но спорить и опровергать не стал) спросил высокомерно:
– И что же вы, товарищ, имеете нам сообщить такого-сякого, чего бы мы, сирые и убогие, не знали бы?
Военный комиссар Филипп Голощекин хмыкнул, видимо, манеру своего сослуживца знал хорошо, и вдруг понял Ильюхин, что они все не только не рады его приезду, но и активно недовольны
– Вы тут оборзели малость, я вас окорочу..."
– Товарищи Уралсовет...
– начал тихо, но внятно, тщательно выговаривая слова.
– Кобениться не советую, потому время наступает - быть или не быть в лучшем виде, и если вы себе думаете, что товарищи Свердлов, Дзержинский и прочие - белены объелись, то вы, уважаемые, очень сильно ошибаетесь. А ошибки в Гражданской войне жизни стоят... Это - вступление. Теперь - по существу: Романовы проживут здесь, в городе своей мечты, апрель, май, июнь. Как только станет ясно, что Екатеринбург будет сдан социалистам другой волны, не нашей, балтийской, - мы с вами Романовых кокнем. Ясно?
– А откуда вы знаете, что Екатеринбург падет?
– А оттуда, что сведения верные, даже если оне вам не ндравятся. Будет мятеж пленных чехословаков и объединение гнилых социалистов на почве ненависти к нам, социалистам истинным! Я был бы рад ошибиться.
– А зачем такая долгая история?
– вскинулся Голощекин.
– Этот дурной провинциальный театр? Ну, привезли, ну - забили. Убили то есть. И что вы нас тут учите?
– Он говорил с явным акцентом, и Ильюхин поморщился.
– Что вы нервничаете, товарищ? Мы советуемся. А что? Теперь слушайте сюда. Скоро пойдут разговоры о том, что Романовых надобно судить за их кровавые насилия над русским народом...
– Над русским?
– взвизгнул Голощекин.
– Можно подумать, нас, евреев, Кровавый очень сильно имел любить!
– Голощекин волновался и оттого путал слова и даже акцент усилился.
– Он, сволочь, надо всеми насильничал! А над нами, может, боле других!
– Пусть так, - согласился Ильюхин, хотя этот рыжий, с надутым животом начинал его раздражать все больше и больше.
– Так вот: эти разговоры надобно всячески раздувать и поддерживать. В массах. Зато потом, когда гнилая интеллигенция приблизится к воротам города, - времени на суд уже никак не останется, и мы вполне законно перебьем их, как бешеных собак, значит... Но возможны и варианты. Мы их обсудим.
– Варианты...
– задумчиво произнес Войков.
– А что... Вполне. Вот, к примеру, поселяются они где не то... Ну, живут себе. А мы подкладываем куда не то - ручную гранату? Каково?
– Они ее не нашли и не сдали суток эдак за трое, а мы - нашли и суд наш - справедлив и краток!
– выкрикнул Белобородов, сидевший до того тихо и равнодушно.
– Или еще!
– вступил Голощекин.
– А если сочинить некий заговор - с целью ихнего, значит, освобождения? В городе - царская академия Генерального штаба, офицерье. Вполне реальная штука!
– Неплохо, - согласился Ильюхин. Они увлеклись, и это значило, что его, Ильюхина, определенное превосходство ушло как бы в тень. Однако как сближает людей общее дело, просто убиться надо!
– Товарищи! Вы уже поняли, для чего это все нужно? Надобно? Нет?
Они переглянулись недоумевая, Белобородов произнес неуверенно:
– Дак... Чтобы их тайно и безвозмездно, как бы, а?
– И да и нет, - улыбнулся Ильюхин. Ему вдруг показалось, что он, простой матрос с балтийского крейсера, стоит на капитанском мостике и командует вход в порт, к причалу - самый трудный маневр...
– Тут упомянули теантер, если по-простому. Верно. Мы будем вовсю играть и разыгрывать, Москва - недоумевать, сердиться и приказывать, а мы - свое! И тогда товарищ Ленин останется в стороне, понимаете? Совсем в стороне! Это мы с вами, здесь, убьем Романовых! И не только здесь! Они повсюду, они везде, и мы их всех до одного - к ногтю! Потому что мы - неуправляемое революционное правительство Красного Урала? Вы поняли?
Они молчали ошеломленно. Этого они не ожидали.
– И... И даже можно будет... ругаться?
– по-детски спросил Белобородов.
– Ну, они велят то-то и то-то, а я, к примеру, отвечаю: а на каком таком полном основании? И как это вы там, в вашей сраной Москве, позволяете себе надругательство над рабочими, скажем - Верхне-Исетского завода? Рэволюцьионэрами с большой буквы?
– Это как бы заговор выходит?
– тревожно осведомился Войков.
– Да, - кивнул Ильюхин.
– Заговор против буржуазного мира. Товарищи Ленин, Свердлов, Дзержинский и Троцкий - останутся белее чистого зимнего снега! Поняли?
Но заметил: расходятся с опаской, тревожно расходятся. Что ж... В революции все бывает, товарищи. К этому надо привыкать.
После скудного ужина - картошкой с селедкой ржавой и луком на постном масле, плохо пропеченным черным хлебом, Татьяна загородила дверь рукой:
– Поди спать пойдешь?
– Ну?
– удивился он.
– Один?
– Она облизала растрескавшиеся губы и задышала тяжело, словно опоенная лошадь, и вдруг ощутил Ильюхин такую давящую волну, что даже икнул невпопад и смущенно заерзал.
– Ты... Это как бы... о чем?
– А ты недогадливый?
– Она задышала еще шумнее, лицо пошло пятнами, глаза будто провалились к затылку.
– Я о том, матросик, о чем все спят и видют, понял?
Рванулась к комоду, со стуком выдвинула ящик и бросила на стол множество черно-белых и в коричневый тон открыток. Ильюхин обомлел - не ожидал такого. На каждой была запечатлена сцена яростной, жестокой любви, и разнообразие этих сцен приводило в остолбенение. Он, конечно же, не был неофитом в лучшем человеческом деле, но это... Бесконечен ум людской.
– Выбирай, - у нее дрожали руки.
– Что выберешь - то и совершим в полноте и упоении! Только условие: пять открыток - и все до конца! По каждой! Одну исделали, отдохнули и дале! Согласен ли ты?
– Да... То есть... Ты спятила! Я че, слон? Или тигр? Или число зверя? У кого же хватит сил пять раз сначала? Это только юноша с девушкой в первую брачную ночь способны! А уж во вторую - подвиньтесь! Не-е... Я, конечно, не отвергаю, потому давненько не имел я... контакта. Но такое... Нет. Уволь.