Мертвые сраму не имут
Шрифт:
– Как жа! Выдумки! – возразил Пантелей.
– А так! Разуй глаза, посмотри вокруг. На совести все держится. Есть совесть – человек одной пайкой довольствуется. А нет – все под себя гребет. Иной сидит одной своей задницей на целом государстве, и все ему мало. Еще и еще под себя подгребает.
– Гляжу, Яков Лександрыч, вы тоже по-другому рассуждать зачалы.
– Умнеем, Пантелей. Когда много крови насмотришься, умнеть начинаешь. С малолетства бы Господь этот ум людям раздавал, по-другому бы жили – без злобы и зависти.
Под вечер Пантелей тоже навсегда
Глава седьмая
С раннего утра Слащев ходил по опустевшему двору. Время от времени заходил в дом, бродил по опустевшим комнатам. Снова и снова что-то перекладывал с места на место. Все в доме напоминало о совсем недавней благополучной и в меру счастливой жизни. Чего-то было в излишке, чего-то не хватало – все как у всех.
Словно привязанная, за ним ходила Зизи. Время от времени она покидала хозяина и бежала в комнату Маруси. Но вскоре возвращалась с немым тоскливым вопросом в глазах. Слащев тем временем прошел на кухню, нашел там остатки супа, который еще вчера варил Пантелей, насыпал ей в миску.
Зизи подошла к миске, постояла над нею, но к еде не притронулась. Отошла.
Тогда Слащев накинул на себя свой старый френч, спрятал ее под полой. Зизи немного поворочалась, удобнее устроилась у Слащева на груди. И высунула из-под полы френча свой любопытный коричневый нос.
Так он, с собакой за пазухой, и отправился в город.
На базаре он какое-то время потолкался в многолюдье, высматривая, не покажется ли где над толпой голова генерала Соболевского. Потом у кого-то он спросил, не видели ли его здесь? Ему ответили, что с утра он ходил по базару, потом ушел.
Несколько раз к Слащеву подходили:
– Не продаете?
На что Слащев отвечал:
– Мне всегда говорили, что собака – друг человека. Друзей не предают и не продают.
Слащев знал, в этот день собачьих боев не было. И он пошел к Соболевскому домой.
Едва открыв дверь, Соболевский увидел выглядывающую из-под полы френча мордашку Зизи.
– А это что у тебя?
– Собака.
– Я вижу, что не слон. Похожа на эту нашу… на Зизи?
– Я тоже так подумал. Купил. Решил сделать презент Глафире Никифоровне. Может, утешится после потери Зизи.
– Уже утешилась. Я ей тут недавно волкодава приволок. Эт-то, я тебе скажу, собаченция. За раз ведро каши съедает.
– Так что, не нужна эта?
– Ну, ведь все равно уже купил… – Соболевский обернулся, крикнул в глубину дома: – Глашка! Выйди, тут тебе презент принесли!
На порог выплыла дородная Глафира Никифоровна.
– Вот Яков Александрович хочет тебе презент сделать. Смотри, похожа на Зизи.
– Ну что ты, Саша! У Зизи была такая умная мордочка! И вся она была такая утонченная, аристократичная. А это – деревня!
– Ну, где ж я тебе, Глашка, королевских кровей собаку найду! У них, поди, таких и не было, в псарнях все больше волкодавов и борзых держали.
У Зизи, которая
Слащев опустил собачку на землю. Она стала прыгать вокруг Глафиры Никифоровны на задних лапах и продолжала непрерывно радостно лаять.
– Зизи! – удивленно сказала Глафира Никифоровна. – Саша! Это действительно она, моя Зизи! – и она обернулась к Слащеву: – Скажите, Яков Александрович, только правду! Ведь это она, моя Зизи?
– Нисколько не сомневаюсь, Глафира Никифоровна.
– Боже! Но как же она у вас оказалась?
– Глаша! Прошу тебя, не заставляй Якова Александровича снова вспоминать эту потрясающе драматическую историю, – строго сказал жене Соболевский и украдкой подмигнул Слащеву. – Он мне только что рассказал, и я никак не могу успокоиться! У меня даже разболелось сердце. Не найдется у тебя ничего лечебного? По рюмочке бенедиктинчика? Представь себе, он выкрал ее из гарема эфиопского султана. Она была любимицей его четвертой жены.
– Седьмой! – подхватывая затеянную Соболевским игру, уточнил Слащев.
– Это не столь важно, – сказал Соболевский и снова перевел взгляд на жену. – Я тебе потом, ангел мой, все в подробностях расскажу. Яков Александрович чудом спасся, три евнуха с ятаганами…
– Четыре, – для правдоподобия вновь уточнил Слащев.
– Ну, ты только представь себе! Четыре евнуха. Ятаганы. Светильники от свалки погасли. Рубка в полной темноте. Яков Александрович чудом спасся.
– А жены? – спросила Глафира Никифоровна.
– Все тридцать – в обмороке!
– Боже, как это admirable!
– Глашенька! По такому случаю! – ласково заворковал Соболевский. – Нет бенедиктина, налей нам твоей божественной настоечки. Якову Александровичу это просто крайне необходимо. Риск! Нервы! Буквально вырвался из лап смерти. Ну, и я его слегка поддержу!
– Ну, что же! Входите! – вздохнула Глафира Никифоровна и подхватила на руки Зизи. И она, все еще возбужденная от встречи с хозяйкой, норовила ее лизнуть и время от времени заходилась в радостном лае.
Слащев в дом не пошел.
– Извини, Александр Степаныч, не могу. Нет настроения.
– Это что-то новое в твоем репертуаре, Яков! Я тебя просто не узнаю. Сейчас перехватим по паре лафитничков, и жизнь покажется пуховой периной.
– Нет. Извини. Пойду.
И уже когда они дошли до калитки, провожающий Слащева Соболевский спросил:
– Слушай, Яков, а это действительно Зизи?
– Да.
– Но как она у тебя оказалась?
– Ну, помнишь, тогда она затерялась на «Твери». Ее через трое суток в машинном отделении нашли. Сама вышла. Вся в мазуте. Страшнее черной ночи. Кое-как отмыли. Так она и оставалась на «Твери», плавала в Бизерту и на Лемнос. А потом как-то знакомый механик занес ее ко мне. Вот и вся история.