Мертвые сыновья
Шрифт:
— Добрый вечер, — проговорил Диего издали, соскочил с лошади и повел ее в поводу.
— Есть новости? — спросил Даниэль. Он надеялся, что голос не изменил ему, не то что забившееся толчками сердце.
Диего подошел почти вплотную и только тогда ответил:
— Пока нет.
Слово «пока» прозвучало жестко и мрачно. Должно быть, Даниэль очень поторопился, когда предложил:
— Зайдемте ко мне, выпьем. Вы, кажется, устали.
— Да, — медленно произнес Эррера. — Очень устал.
«Возможно, он говорит
— Пойдемте ко мне. Погреетесь у огня.
— Но вы собрались…
— Неважно. Идемте. Да и погода портится…
Диего, почти наступая на пятки, следовал за ним. Подойдя к дому, Даниэль вытащил из кармана ключ. Только сейчас он понял, что всю дорогу сжимал его в кулаке. Вставил в замочную скважину — в тишине отчетливо послышался легкий щелчок. Толкнул дверь.
Дрова уже прогорели, но в печи еще оставался жар. Даниэль зажег керосиновую лампу, поставил ее на стол и, направляясь к очагу, сказал:
— Сейчас он у нас запылает.
Он удивлялся своему спокойствию. Странно, и сердце перестало колотиться. «Пожалуй, я даже хочу, чтобы он сказал: „ Откройте дверцу, Даниэль Корво“. Да, в глубине души я, пожалуй, этого и жду. Я трус. Я хочу и себя ублажить, и выйти сухим из воды. Хочу, чтобы он открыл дверцу, тогда я буду ни при чем. Надеюсь так выгородить себя. Это еще одно доказательство моей трусости». Даниэль брал полено, внимательно рассматривал его и бросал в печку. Потом стал раздувать угли. Когда пламя занялось, выпрямился и посмотрел на Диего Эрреру. Тот сидел у стола, протирал платком очки. В первый раз Даниэль увидел его без очков. «Никогда не думал, что у него такие тонкие брови и такие блеклые, безжизненные глаза. Он и в самом деле старик, усталый старик».
— Что ж вы молчите? — Голос у Эрреры был тусклый, бесцветный. — Давайте-ка лучше выпьем коньяку.
Он вытащил плоскую бутылку, которую всегда носил в кармане. Даниэль пожал плечами.
— Как хотите.
Диего со скрупулезной точностью, щуря близорукие глаза, разливал коньяк. Диего был мелочен и скуповат. Взял стакан, отпил маленький глоток. Даниэль выпил коньяк залпом, стоя. Потом сел к столу, напротив Эрреры. «Всегда нас что-нибудь разъединяет. Любопытно: мы всегда сидим друг против друга, и никогда рядом. Всегда что-нибудь между нами: стол, камень, земля. И ходим тоже один за другим. Порой вдруг начинаешь замечать такие вещи и задумываешься, задумываешься».
Диего Эррера отпил еще. Потом надел очки и взглянул на Даниэля.
— Вы… вы были в лесу?
— В лесу?.. Ах да! Я уж и не помню, говорил ли вам: на меня напала «волчья мания», и я отправился за волком в лес. Конечно, их пора еще не наступила, но там, наверху, они уже зашевелились.
Диего Эррера улыбнулся. Даниэль видел его краем глаза. «Что он хочет сказать своей улыбкой. Наверное, думает, я не понимаю, чему
— Ах, за волком, — проговорил Эррера. Его влажные губы блестели при свете лампы. — Ну и как, встретили?
— Представьте, убежал.
— Что вы говорите! Где же? Как?
— Это был всего-навсего волчонок… И если говорить правду, видно, я просто не мог стрелять: мне стало жалко. Не знаю. Наверно, мне хотелось захватить его живым, для себя… Кажется, я говорил вам, что собираюсь купить собаку. В общем, как видите, сам не понимаю, почему я его не застрелил. И он, разумеется, удрал.
— Взять его вместо собаки? — переспросил Эррера.
Он опять поднес стакан к губам и на этот раз — удивительное дело — выпил коньяк сразу. Движения его стали резкими, почти грубыми. Даниэль не узнавал его.
— Нелепая затея, Даниэль, — проговорил он. — Нет, не советую. Вместо собаки! Это далеко не одно и то же: они вырастают, и тогда с ними не оберешься хлопот… Нет, не стоит, он все равно будет смотреть в лес. Следующий раз, друг, стреляйте. Мы не цирковые укротители, мы — охотники.
Они долго, молча смотрели друг на друга. Наконец Даниэль, махнув рукой в сторону Оса, спросил:
— Все ищут?
— Не убежит, — ответил Эррера. — Не может убежать. Отсюда еще никто не убегал.
Он опять смотрел на пол. Стекла очков блестели в желтоватом свете лампы, и глаз не было видно.
— Мальчишка поступил безрассудно. Жалко, что у него не хватило терпения. Он скоро бы вышел из лагеря, может быть, года, через три… Сами знаете: амнистия, хорошее поведение… Да, безрассудно! Как жалко, что так по-глупому пропала жизнь! У него с собой нож, плохонький кухонный нож да веревка. Больше ничего, и с этим он в горах. Да, эта жизнь погибла. Погибла.
Голос Диего звучал так же, как и в прошлый раз, когда он говорил: «Он погубил меня».
— Конечно, жалко, — кивнул Даниэль. А какой-то голос — он никак не мог с ним совладать — кричал ему: «Открой дверцу, осел, ведь он здесь». Диего снова осторожно наливал свой ужасный пахнущий мылом коньяк. «Какая расточительность», — с усмешкой подумал Даниэль и осушил стакан.
— Дети! — печально продолжал Диего Эррера. — Наши дети. Они могли бы остаться в живых. И вот видите, все-таки…
(Ах, если бы вы слышали: не то, чт оон говорил, но как он это говорил…)
— Ну, я пойду, — проговорил Эррера, вставая.
— Подождите, отдохните еще.
— Нет, нет. Я должен быть в лагере. Спасибо, мой друг.
Он направился к двери, вышел. Привязанная к дереву лошадь нетерпеливо переступала ногами. «Он вымокнет, еще схватит простуду», — смутно мелькнуло в голове Даниэля, и он сказал, высунувшись из двери:
— Подождите, как бы по дороге дождь не начался!
— Нет, нет. Большое спасибо, мой друг. Прощайте.