Мертвый дрейф
Шрифт:
Прогремели два взрыва – с промежутком в несколько секунд. Дымом заволокло правый борт. Послышался дребезжащий металлический лязг – рухнула вторая приставная лестница, и человек, по ней карабкающийся, решил не искушать судьбу.
– Ну, пошли, служивые… – прокряхтел Глеб, выбираясь из укрытия. – Надерем этим неженкам задницы… – И первым, перепрыгивая через препятствия, бросился в окутанное дымом пространство…
Они неслись, стреляя на бегу, орали что-то сиплое, вдохновляющее. В дыму метались фигурки растерянных людей, орал контуженый боевик, хлопая себя по ушам. Так уж исторически повелось, что конек русского солдата – безжалостная, кровожадная рукопашная! Пользуясь разбродом в стане врага и дымовой завесой, они переметнулись на правый борт, бились, как черти, – кулаками, прикладами, ногами, стреляли с близкого расстояния. Кряхтел Платон, отвешивая
– Умница, девочка! – взревел Глеб, набрасываясь на жилистого афроамериканца, выискивающего подходящую мишень. У того глаза заблестели от страха, когда налетело что-то ужасное, с дурью в блестящих глазах, злобно матерящееся на великом и могучем. Жалко, кончились патроны в автомате… Но и тот не успел выстрелить – штурмовая винтовка, выбитая мощным ударом, полетела в груду металлолома, тычок пяткой по лодыжке, чтобы не торчал тут… и бил по голове рукояткой «Кедра», пока душу из головы не выбил (или где там у них душа).
– Прости, приятель, – прохрипел он, озираясь. – Это вовсе не на почве расовой неприязни, так уж получилось, ты сам виноват, а вообще, я вас, негров, всячески люблю и приветствую…
Автоматчиков оставалось только двое, они давно расстреляли свой боезапас. Самый храбрый с воем пикирующего индейца выхватил нож из чехла на поясе, прыжком принял стойку. Мог бы, в принципе, и не стараться – Ольга выдала вторую очередь, – добротную ткань щеголеватой курточки вздыбили красные фонтаны, и еще одним трупом на белом свете стало больше. Второго Платон прижал к борту и энергично выколачивал из него пыль. Голова у бедолаги истекала кровью, он извивался, дергался, как китайский болванчик, жалобно орал:
– O, my God! O, my God!..
– Ну, чего ты орешь, как потерпевший? – хрипел Платон, наращивая скорость ударов. – Твой Бог плохо слышит?
Сползло по стене последнее бесчувственное тело. А люди все метались – оглушенные, взбудораженные, выискивая, кого еще прикончить. Подбежала, прихрамывая, Ольга – Крамер бросился на нее со злобной физиономией, позабыв про все на свете. Она ушла из-под удара, в страхе отпрыгнула.
– Юрка, отставить… – давился глаголами Глеб. – Она тебе жизнь спасла…
– Господи, прости, дорогуша… – взмолился Крамер, обнимая изможденное тельце – и Ольга еще больше перепугалась. – Хреновы глаза, не видят ни зги…
Ковылял Котов – а этот-то куда полез?! Прихрамывал, ломился в мужскую компанию, бормотал срывающимся голосом, что он тоже хочет взяться за оружие, он служил когда-то в армии, ему стыдно за роль статиста, он не подведет… Ковылял Никита, уморившийся работать снайпером. Он больше не улыбался – доколе можно улыбаться? На «задворках» дрожала, сливаясь с вечерней зыбью, Даша. Боже, а ведь действительно скоро вечер! Они находятся на «Альбе Майер» меньше двенадцати часов, а такое ощущение, что прожили здесь целую жизнь – и не только за себя, но и за кого-то другого! И завтра все начнется заново, и так до бесконечности! Безумный День хорька… тьфу, суслика, тьфу… Боже, кого?!
Третья волна – страшная в своей неудержимости, мощнее предыдущих! Неужели эти черти сообразили, как нужно воевать? Граната перелетела через борт, свалилась под ноги Ольге! Хорошо, что засекли. Две секунды на размышление! И уже рванулись Глеб и Котов к борту, уходя из зоны поражения. Орала Даша, да и черт с ней, пускай орет, до нее осколки все равно не доберутся! Притормозил Никита, сообразив, в чем дело, стал задумчивым – дескать, ой, что сейчас будет… Ольга с силой оттолкнула от себя Крамера, и тот не удержался, покатился, обрастая синяками и ссадинами. Она метнулась за ним – тут и рвануло! Ударная волна ударила в спину, понесла к борту. Душераздирающе визжала Ольга, посеченная осколками. Ругался Крамер, горланил Никита. Хоть кто-то невредим остался, боже… И дополнительным аккордом – полезла на борт ревущая толпа – успели приставить свои лестницы, подняться, не создавая шума… Взревел бензиновой пилой Платон, вскинул автомат, сбил, как кеглю, улюлюкающего американского гражданина китайской национальности. Но летящий следом уже тыкал в него стволом внушительной 9-миллиметровой «беретты», всаживал пулю за пулей. И Платон корчился, вздрагивал, хватался за грудь, задыхаясь от боли, не понимая, что с ним происходит. Ведь никогда доселе с ним такого не происходило! Котов, так и не удосужившийся реализовать свое «священное право», ударился грудью о борт, и тут же тень его накрыла – два выстрела в корпус (больше и не надо), и гремящий по соседней лестнице здоровяк схватил его за грудки, вышвырнул в океан, чтобы не мешал проходу. Глеб еще не пришел в себя от ударной волны, звон в ушах, голова как не родная, вскинул автомат, позабыв, что в нем отсутствуют патроны. И здоровенный мулат, перепрыгнувший на палубу, стал каким-то пятнистым. А когда вместо выстрелов посыпались пустопорожние щелчки, расцвел, заулыбался, мерзавец, направил ствол Глебу в грудь… и тот сообразил, что надо что-то делать, отбился пятками, нырнул куда-то вправо, прыжок, понесся вдоль борта, виляя, как заяц. А в спину уже гремели выстрелы, и никаких перспектив по курсу, некуда спрятаться!
За миг до того, как автоматная очередь оставила бы на его спине щедрый росчерк, он схватился за борт, подогнул ноги… и с ужасом почувствовал, что он уже не на судне! Он вне его! А за спиной надрывалась штурмовая винтовка, пули гнули и крошили сгнившее железо. Возможно, он и правильно сделал. Но тысяча чертей в чью-то душу! Глеб перемахнул через борт и с подогнутыми ногами летел в бездонную колышущуюся пропасть! Свистел ветер, клочковатые тучи и гребни волн менялись местами, превращались в какую-то безумную карусель. Отвесная ржавая стена – правый борт гибнущего контейнеровоза, фрагмент прильнувшего к нему катера, на котором толкались и вопили люди… И уже на излете, перед ударом о воду, он догадался глотнуть энное количество воздуха…
В спокойной обстановке он без проблем нырнул бы в воду с высоты восьми метров и получил бы от этого только удовольствие. Но раздраконенный, контуженый, в плохом настроении – да еще рюкзак болтался за плечами, выступая дисбалансом! В общем, ни красоты, ни удовольствия. От удара о воду он на несколько мгновений потерял сознание. Ошеломляющая боль пронзила тело – такое ощущение, словно развалился пополам. Он камнем покатился на дно – да где оно тут, дно? До него не меньше часа хлебать! Очнулся – дикое давление на голову и прочие составные части его сложной личности. Темно, как в танке. Глеб ужаснулся: вот так поворот! И как прикажете жить в таких условиях? Он начал изворачиваться, стягивать с себя рюкзак, прилипший к телу, словно горб. Избавился от обузы, стало легче. Еще этот пояс «шахида»… Он рвал металлическую пряжку, а ту, естественно, заклинило. Воздух в легких заканчивался, тошно становилось, и голова распухала, как чертов дирижабль! Он стащил с себя пояс с подсумками, ножнами, фляжкой, почувствовал невероятное облегчение, пулей понесся наверх, чувствуя, как лопаются уши, а голова взрывается от залпов расстрельной команды…
Он думал, что вынырнет рядом с контейнеровозом – а как иначе, ведь минутой ранее эта ржавая махина была здесь! Он вынырнул, глотал воздух, давился, не мог продохнуть, и ощущения от того, что он все-таки задохнулся, были не самые радужные. Темнота в глазах, и еще около минуты он был совершенно дезориентирован, машинально боролся с волнами, кружилась голова, и только тоненькая струйка кислорода поступала через бастионы преград в легкие, не давая окончательно загнуться. Слабели конечности, он их практически не чувствовал, и слабенькая мысль теплилась в мозгу, что если его «любимого» контейнеровоза не окажется рядом, то он пропал…
Зрение восстановилось. Контейнеровоза рядом не было. Он пропал! Свершилось ужасное, он даже боялся об этом подумать! Такое впечатление, что на «Альбе Майер» работал двигатель и она уверенно перла вперед. Ее тащило подводное течение. Корма контейнеровоза мерцала метрах в семидесяти от Глеба – она уже основательно просела. Черт возьми, будь он рядом, он бы взобрался на нее без усилий! Он сделал несколько гребков и обнаружил в угаре безысходности, что не сможет ее догнать – судно стремительно удалялось. А на поверхности воды никакого течения не ощущалось. Он глубоко вздохнул, помотал головой, освобождаясь от «наркотической зависимости», приказал себе выбросить панику из головы. Он должен отдохнуть, привести себя в порядок, собраться с мыслями. Хрен с ним, с контейнеровозом, он держится на воде, как рыба. Подумаешь, немного устал…