Мёртвый хватает живого
Шрифт:
Согласились бы, потому что, будучи учёными, мыслили бы более рационально, нежели сердцем?
Отказались бы, иррационально воспротивившись новому миру — без разумных доводов, просто потому, например, что страшно и не хочется?
Согласились бы, радуясь тому, что станут первыми новыми людьми в новом мире — и что в создании нового мира есть и маленькая заслуга их, неутомимо работавших в «зверинце» и в лаборатории?
Или не согласились бы, но и не отказались бы, а попросили бы времени подумать — взвесить своё счастье-несчастье здесь и предполагаемое счастье-несчастье там, свою короткую жизнь тут — и бесконечную (не будем пока думать о насильственном их уничтожении) жизнь там? Без болезней и горя?
Да только времени подумать он им бы не дал. Хватит того, что об этом знает Люба.
Рассказать всем о том, что открытие совершено и что он раздаёт бесплатные билеты в новый мир, значило бы подвергнуть новый мир опасности. Кто знает, как всё повернётся, дай он тут всем время подумать. Максим может доложить в Москву, опасаясь тюрьмы и не очень-то веря в теорию доктора (друг — одно, а помешавшийся или сделавший что-то очень опасное учёный — уже иное), Никита и Светлана могут посоветоваться с родственниками, пренебрегая тайной, поскольку то, что собирается сделать доктор, выходит не только за рамки обыкновенной тайны, но и за рамки обычного представления о мире. Системный администратор и бабник Валера попросит разрешенья взять в новый мир двух или трёх своих любовниц, чтобы ему не было одному скучно. Доктору не хотелось говорить и Любе — но ей он не мог не сказать. Хотя и да, жалел. Вот и перед юбилеем, когда он снял скафандр и поднялся в квартиру, был у них очередной разговор.
«Ты никому не скажешь?» — спросила она после того, как он вернулся из лаборатории. За полчаса до того, как надо было идти на юбилей.
«Кроме тебя».
«И ты считаешь, что вправе распоряжаться их жизнями? Да что их — жизнями всего человечества?»
«А разве человечество распоряжается своими жизнями? Разве не всегда кто-то другой распоряжается жизнями ближних? Так не лучше ли, чтобы на месте генерала, президента, премьер-министра, князька или олигарха оказался учёный? И, Люба, что значит: жизнями? Своими жизнями в новом мире они распорядятся сами. Я не собираюсь в диктаторы. Диктатура — понятие старой жизни. Кроме того, перейти из смертной жизни к бессмертной многим показалось бы заманчивым».
Люба вскинула полинявшие глаза: «Но ты не собираешься им об этом говорить».
Он подумал, что и его дочери — рано или поздно — окажутся жительницами нового мира. Лучше бы рано! Он припомнил слова Клары: Они должны пожертвовать всем своим будущим ради идеи, о которой даже ничего не знают.
«До выпуска газа в воздух нельзя говорить об этом, Люба. В мире настанет военный хаос. Полетят ракеты, посыплются с неба бомбы, — вместо голубой планеты в космосе будет кружить чёрная пыль».
«Как же ты скажешь… после?»
«Они узнают сами», — ответил доктор.
«Почему-то мне не хочется сегодня ссориться с тобой, — сказала Люба. — Возможно, я стала хуже. В моральном смысле. Вот-вот опущусь до того, что отправлюсь в лабораторию и потребую тебя пустить газ».
«Ты не опустишься, а поднимешься. Станешь на одну ступеньку ближе к новому миру».
«Иногда мне кажется, что тебе надо было стать не химиком, а политиком. Демагогом. Ты бы преуспел».
«Слишком много демагогов вокруг, — ответил он. — Пора их всех повывести».
«Ах, идеалист Володя… Демагогов обычно выводят другие демагоги».
«Новая порода людей в демагогии нуждаться не будет».
«Значит, ты твёрдо всё решил».
«Твёрдо».
И на юбилее она, больная, тонкая, вцепившись рукою в его руку, смотрела на тех же, на кого смотрел он: на всех институтских, как бы нарочно, перед явлением нового мира, собравшихся вместе. И она, как казалось доктору, смотрела на них так же, как он; так же, как тот, кто стоит одной ногой в будущем, должен бы смотреть на тех, кому ещё предстоит перешагнуть границу настоящего.
Он сказал ей, что пойдёт погулять, проветриться. Допил чай.
«Замкнутый коллектив, — думал, вставая с дивана, говоря «до завтра» и пожимая всем руки (пьяные очень любят рукопожатия), Владимир Анатольевич. — Более подходящего для секретной работы не найдёшь. Бездетные, разведённые и живущие друг с другом. Тайный авангард нового мира».
Глава десятая
Открыв дверь в подвал, доктор нашарил на стене двойной выключатель, нажал обе клавиши. В узком коридоре загудели два светильника с люминесцентными лампами. Лампы мерцали, давно пора было их заменить. Но это уже не имеет значения. Владимиру Анатольевичу было приятно это подумать: не имеет значения.
Доктор поёжился. В подвальном коридоре всегда было холодно. Обогреватели стояли только в отсеках лаборатории, комнате документальной обработки анализов, «зверинце» и его кабинете. Холодно? И это скоро не будет иметь значения.
В кабинете, где он тоже включил свет, было теплее, чем в коридоре. Работал трёхступенчатый складской масляный обогреватель. С поразительным названием: «Луч СВТЦ». «Луч света в тёмном царстве», — расшифровывал аббревиатуру Владимир Анатольевич.
— Я повторю опыт, — сказал доктор. — Второй труп ещё годится для эксперимента. Я проведу опыт, чтобы не сомневаться. Это во-первых. И чтобы быть занятым делом, а не мыслями и чувствами, — во-вторых. И чтобы не выходить из лаборатории всю ночь. Люба!.. Это в-третьих. — Он посмотрел на часы. — Нет ещё одиннадцати. Допустим, ближе к полуночи труп «обновится», а в полночь я «погашу» его. Через шесть часов, рано утром, пентаксин распадётся. Если опыт пройдёт успешно, я скажу об этом Любе. И скажу о своей готовности изменить мир. Я не стану ничего делать до тех пор, пока не поговорю с ней. Иногда мне кажется, что женщины, не те, что восседают на тронах и управляют корпорациями, а самые смирные и тихие на вид домохозяйки и секретарши, давным-давно правят миром.
Доктор разделся, повесил пальто и кепку в шкаф, надел поверх пуловера халат, включил компьютер. Подождал, когда загрузится «Windows 98», запустил «Word 2000», нашёл в списке файл «Записки», ввёл пароль.
— И в-четвёртых, — сказал доктор Таволга. И замолчал. Ему не захотелось проговаривать это вслух: не потому, что кто-то мог услышать, а потому, что не хотелось слышать это самому. И он подумал это.
Он будет занят опытом — и будет избавлен от необходимости говорить с Любой до самого последнего момента. А там она окажется в безвыходном положении. Она хочет оказаться в безвыходном положении. Она хочет дать понять ему, что он лишает её выбора. Это не в четвёртых, это всё в-третьих. Тут у неё не обман, а древняя женская тактика. Следовать за мужчиной, делая вид, что следует за ним против своей воли. Тут инстинкт, который ни одна женщина не сочтёт эволюционным притворством.