Мерзость
Шрифт:
К борту судна пришвартовали плашкоут, донельзя забитый замороженной рыбой. Палубной команде наконец-то удалось сдвинуть крышку трюма, и бледный лунный свет, тонувший в судовых прожекторах, озарил маленький деревянный ящик, прячущийся под бэгами, частично покрытыми инеем. Экипаж столпился возле трюма, будто в театре, следя за недвижимым гробиком. Они смотрели, как будто не моргая и стараясь не дышать, точно дикие звери на своего павшего сородича. Раздался судовой звонок, отдающий команду экипажу спуститься в трюм и начать погрузку судна.
Спустя пару часов работы трюм частично заполнился брикетами с замороженной рыбой. Моряки вдыхали морозный воздух рефрижераторного устройства. «Майна! Вира!» – гремел крик рефмашиниста, подменявшего старпома на посту тальмана. Со временем моряки и вовсе потеряли интерес к замороженному телу Захарыча и больше не бросали в его сторону осторожные, пугливые взгляды.
Покрытые инеем ресницы прикрывали уставшие, скучавшие по сну глаза моряков. Красные лица устремились к небу, где океан звёзд закрыла собой грузовая стрела, опускавшая в трюм очередную партию рыбы. Волна ударила в борт, судно качнуло, пьяный боцман от неожиданности налетел на рычаг, грузовая стрела устремилась вниз. Паника охватила моряков, на которых сверху полетели брикеты с замороженной рыбой.
– Бойся! – завопил прокуренный голос боцмана.
Члены экипажа разбежались в стороны, и только несчастный Колян не мог понять, куда ему бежать, а потому просто упал на палубу и закрыл голову руками, будто это могло спасти его в случае, если двадцатикилограммовый брикет упадёт на него сверху.
– Прячься, придурок!
– Пистолет, помрёшь же, дурак!
Крики моряков эхом разлетались по трюму. Колян нашёл в себе силы подняться и бежать на голоса коллег, но поскользнулся на инее и на всей скорости влетел в одинокий гроб старшего помощника Захарыча. Колян рухнул на него всем телом, послышался хруст сломанной доски.
– Пистолет, живой? Пьяница несчастная! – ругался из своей будки боцман. – Аккуратней надо быть!
Колян распластался на ящике с Захарычем и стонал от боли.
– Побойся Бога, Колян! Захарыча разбудишь, – тихо сказал электромеханик.
Команда разобрала остававшиеся брикеты с рыбой. Плашкоут отшвартовали, следующая партия должна была подойти через двадцать минут. Моряки разошлись по углам полузаполненного трюма. Нетёсов смотрел на равнодушную луну в просвете. Из окна грузовой кабины в ночной воздух выбивался сигаретный дым из лёгких боцмана. Раздавался хрипящий кашель. Кто-то из членов экипажа курил прямо в трюме, где и так было тяжело дышать из-за хладагента.
– Пистолет, походу, Захарычу гроб сломал, – сказал электромеханик Толик. – Слышали, доска хрустнула?
Гена с мотористами стянул бэги с ящика. Две досочки действительно сломались при падении Коляна. Простыня в районе лица старпома свисала, оголяя серую безжизненную гримасу. Нетёсов посмотрел на ящик, где покоился Захарыч, и только сейчас, в лучах лунного света, заметил, что большие голубые глаза старшего помощника по-прежнему открыты.
– Захарыч смотрит. – В воцарившейся тишине могло показаться, что Антон сошёл с ума.
– Чего? – прохрипел Гена.
– У Захарыча глаза по-прежнему открыты, – тихо проговорил Нетёсов.
Экипаж переводил взгляд то на гроб Захарыча, то на Антона.
– Даже сейчас продолжает следить, чтоб мы работали. – Улыбка выступила на лице Коляна, но, заметив, что больше никто не смеётся, он тут же поспешил спрятать её подальше.
– Как будто его гробницу тут расхищать пришли! Да, Антоха? – сказал Толик.
– А может, это и есть гробница? – ответил тот. – А мы тут соседствуем с Захарычем.
– Только не начинай опять, мужик, – уставшим голосом промямлил Колян. – Это у Антохи из-за четырёх месяцев в море крышак немного поехал. Тебе бы в отпуск, может?
Нетёсов замолчал.
– Так почему мы-то соседствуем? – спросил Гена. – Мы вроде как пока ещё живы. А вот у Захарыча дела похуже.
И снова тишина. В прямоугольном просвете трюма ветер гонял по небу спящие облака. Звёзды, будто нарисованные на небе вокруг белой луны, блистали над «Плутоном», точно огоньки на кончиках сигарет в руках моряков. А люди здесь, внизу, всматривались в просвет, будто хотели разглядеть в ночном небе кого-то, кто точно так же пристально рассматривает их где-то там.
– Антоха дело говорит, – высказался Толик. – Тут своё отмотаешь, потом домой возвращаешься, как будто с того света. А все вокруг тебя так и живут своими жизнями, просто ты из неё выпал.
– Как Захарыч из нашей выпал, – буркнул Колян.
– А чё, сильно что-то поменялось за сегодняшний день? – продолжал Толик. – Вчера вечером был старпом, сегодня его нет. Работаем дальше, по расписанию. Даже в компании ничего не поменяли, рейс продолжается.
– А может, мы и не живём вовсе? – сказал Нетёсов. – Вот поэтому для нас жизнь от смерти особо и не отличается. Упал бы на Коляна брикет с рыбой – завтра загружались бы без Коляна.
Колян молча осматривал трюм стеклянными глазами. Нетёсов продолжал:
– Появились на свет и не знаем, что теперь с этим делать. Смотрим, что все вокруг в таком же недоумении. Потом люди начинают просто зарабатывать деньги, чтобы продлить эту бессмысленную карусель жизни ещё на один денёк, вот и мы берёмся за это дело. Так проживаем день за днём, потом что-то случается, мы умираем и выходим из игры. Нас всем жалко до поры до времени, но завтра всё забывается, и снова надо продолжать свою карусель.
В оледеневшем трюме «Плутона» повисла такая же печальная и холодная тишина. Моряки не смеялись над словами Нетёсова, как это бывало ранее. Почему-то сейчас любые шутки застревали в горле першащим комом. Кто-то смотрел себе под ноги, думая о чём-то своём, кто-то, наоборот, поднял глаза к небу, хладнокровно смотрящему вниз, через просвет трюма, на таких мелких и глупых людишек, застрявших посреди моря на этом нелепом железном острове. Нетёсов смотрел в голубые, будто лёд на переборках трюма, глаза старпома. Они будто смеялись над живыми своим равнодушием. Будто кричали оставшимся морякам: «Ждите, глупцы! Ждите и бойтесь меня! Прячьтесь от меня за своими важными делами. Придумайте их ещё больше, получайте за них ещё больше бумаги, которой придаёте так много ценности. Вы лишь смешите меня своими играми, где победитель пересекает финишную черту одновременно с проигравшими. Но что важней всего? Главное – усложнить путь до финала как можно большему количеству участников. Лгите, мухлюйте, подставляйте подножки остальным, но не забывайте спотыкаться сами, иначе какой смысл в этой гонке? Ведь вам и за отведённый век жизни так и не придумать, чем себя занять, чтоб раньше времени не умереть от скуки. И вы знаете, что каждый день врёте самим себе о собственной важности. А ваша жизнь, а ваши ценности, а ваши срочные дела не более чем попытка оправдать хоть как-то своё рождение. Не более, чем бегство от меня, ибо Я – сама Смерть. Ждите, глупцы! Ждите и бойтесь меня!»