Мещане
Шрифт:
Вошла Домна Осиповна в бархатном платье со множеством цепочек на груди и дорогими кольцами на пальцах. В грязном кабинете Грохова Домна Осиповна казалась еще красивее.
– Честь и место!
– сказал Грохов, стараясь улыбнуться и показывая на кресло против себя.
Домна Осиповна села. Она заметно была взволнована.
– Я вчера еще была у вас, - начала она.
– Знаю-с!.. Я вчера очень занят был, - перебил ее Грохов.
Чем он, собственно, занят был, мы отчасти знаем.
– Вы были в Петербурге?
– продолжала Домна Осиповна.
– Как
– отвечал было Грохов, но у него в это время страшно закружилась голова, а перед глазами только и мелькали две вчерашние женские ноги.
Домна Осиповна ожидала, что он будет что-нибудь далее говорить, но Грохов только в упор смотрел на нее, так что она даже покраснела немного.
– Что ж, муж эту бумагу, о которой я просила вас, дал вам?
– сказала она.
– Выдал-с!
– отвечал Грохов и, отыскав в деле Олуховых сказанную бумагу, подал ее Домне Осиповне и при этом дохнул на нее струею такого чистого спирта, что Домна Осиповна зажала даже немножко нос рукою. Бумагу она, впрочем, взяла и с начала до конца очень внимательно прочла ее и спросила:
– Что же, с этим видом я могу теперь везде свободно жить?
– Конечно-с!.. Без сомнения, - едва достало силы у Грохова ответить ей.
Ему все трудней и трудней становилось существовать; но вдруг... таково было счастливое свойство его организма - вдруг он почувствовал легкую испарину, и голова его начала несколько освежаться.
– Очень можете-с, очень!
– повторил он значительно оживленным голосом.
Домна Осиповна несколько мгновений как бы собиралась с мыслями.
– А насчет обеспечения меня, - проговорила она и при этом от волнения приложила дрожащий свой пальчик к губам, как бы желая кусать ноготь на нем.
– И это устроил-с!
– отвечал Грохов; испарина все более и более у него увеличивалась, и голова становилась ясней.
– Я сначала, как и вы тоже желали, сказал, что вы намерены приехать к нему и жить с ним.
– Интересно, как это он встретил, - заметила Домна Осиповна.
– Испугался очень!.. Точно я из пушки в него выстрелил!
– отвечал Грохов.
Домна Осиповна вспыхнула вся в лице.
– Как лестно это слышать, - произнесла она.
– Кричит, знаете, этой госпоже своей, - продолжал Грохов, - "Глаша, Глаша, ко мне жена хочет воротиться..." Та прибежала, кричит тоже: "Это невозможно!.. Нельзя..." - "Позвольте, говорю, господа, закон не лишает Михаила Сергеича права потребовать к себе Домну Осиповну; но он также дает и ей право приехать к нему, когда ей угодно, тем более, что она ничем не обеспечена!" - "Как, говорит, не обеспечена: я ей дом подарил".
– Вот хорошо!
– почти воскликнула Домна Осиповна.
– Он мне дом подарил, когда я еще невестой его была.
– Ну, когда бы там ни было, но он все-таки подарил вам...
– начал было Грохов, но при этом вдруг раскашлялся, принялся харкать, плевать; лицо у него побагровело еще больше, так что Домне Осиповне сделалось гадко и страшно за него.
– Это все госпожа его натолковывает ему, - проговорила она, когда Грохов позатих немного.
– Нет-с, ошибаетесь!.. Совершенно ошибаетесь, -
– воскликнул Грохов, относя слова эти к начавшему снова бить его кашлю.
– И когда я передал ему вашу записку... что вы там желаете получить от него лавки, капитала пятьдесят тысяч... Ну те, дьявол, как мучит!..
– заключил Грохов, продолжая кашлять.
– Как, однако, вы простудились, - заметила ему с состраданием Домна Осиповна.
– Страшно простудился... ужасно!..
– говорил Грохов и затем едва собрался с силами, чтобы продолжать рассказ: - Супруг ваш опять было на дыбы, но она прикрикнула на него: "Неужели, говорит, вам деньги дороже меня, но я минуты с вами не останусь жить, если жена ваша вернется к вам"... О господи, совсем здоровье расклеилось...
И Грохов, как бы в отчаянии, схватил себя за голову.
– Это, я думаю, все от ваших усиленных занятий, - проговорила, по-прежнему с состраданием, Домна Осиповна.
– Но что же, однако, муж мой выдал вам какой-нибудь документ?
– поспешила она прибавить, потому что очень хорошо видела и понимала, как Грохову трудно было с ней вести объяснение, и даже почему именно было трудно.
– Выдал-с! Сейчас вот вам передам все: это вот-с купчая крепость на лавки, а это ваши деньги, - говорил он, пододвигая то и другое к Домне Осиповне.
Она купчую крепость тоже прочла весьма внимательно и начала потом считать деньги, раскладывая их сначала на сотни, а потом на тысячи.
– Тут всего тридцать тысяч!
– произнесла она недоумевающим голосом.
– Тридцать-с!
– ответил сначала очень коротко Грохов; но, видя, что Домна Осиповна все еще остается в недоумении, он присовокупил: - Все имущество я ценю в двести тысяч, хотя оно и больше стоит... десять процентов мне - значит, двадцать тысяч, а тридцать - вам!
Слова эти окончательно озадачили Домну Осиповну.
– Но десять процентов, кажется, берется, когда дело ведут!
– произнесла она с какой-то перекошенной и злой улыбкой.
– А я разве не вел дела?
– возразил ей Грохов.
– Но кроме того, мы уговорились так с вами... У меня вашей руки письмо есть на то.
– Но я полагала, что дело дойдет до суда, - говорила с той же злой улыбкой Домна Осиповна.
– Ну, за это вы благодарите бога, что дело до суда не дошло, - произнес с ударением и тряхнув головой Грохов, - по суду бы супруг ваш шиш вам показал.
– Как же шиш... и как это деликатно с вашей стороны так выражаться! сказала, вся вспыхнув, Домна Осиповна.
– Так, шиш!
– повторил еще раз Грохов.
– В законах действительно сказано, что мужья должны содержать своих жен, но каких? Не имеющих никакого своего имущества; а муж ваш прямо скажет, что у вас есть дом.
– Но дом я, - возразила Домна Осиповна с прежней неприятной улыбкой, сейчас могу продать!
– А тогда он скажет, что у вас деньги есть.
– Деньги я тоже могу прожить, подарить, потерять...