Мещане
Шрифт:
Тюменев, в свою очередь, покраснел даже от досады.
– Смеяться, конечно, можно всему, - продолжал он, - но я приведу тебе примеры: в той же Англии существуют уже смешанные суды, на которых разрешаются все споры между работниками и хозяевами, и я убежден, что с течением времени они совершенно мирным путем столкуются и сторгуются между собой.
– И работник, по-твоему, обратится в такого же мещанина, как и хозяин?
– спросил Бегушев.
– Непременно, но только того и желать надобно!
– отвечал Тюменев.
–
– заговорил Бегушев, замотав головой и каким-то трагическим голосом.
– Пусть лучше сойдет на землю огненный дождь, потоп, лопнет кора земная, но я этой курицы во щах, о которой мечтал Генрих Четвертый{23}, миру не желаю.
– Но чего же ты именно желаешь, любопытно знать?
– сказал Тюменев.
– Бога на землю!
– воскликнул Бегушев.
– Пусть сойдет снова Христос и обновит души, а иначе в человеке все порядочное исчахнет и издохнет от смрада ваших материальных благ.
– Постой!.. Приехал кто-то? Звонят!
– остановил его Тюменев.
Бегушев прислушался.
Звонок повторился.
– По обыкновению, никого нет! Эй, что же вы и где вы?
– заревел Бегушев на весь дом.
Послышались в зале быстрые и пробегающие шаги.
Бегушев и Тюменев остались в ожидающем положении.
Глава IV
В передней между тем происходила довольно оригинальная сцена: Прокофий, подав барину портрет, уселся в зале под окошком и начал, по обыкновению, читать газету. Понимал ли он то, что читал, это для всех была тайна, потому что Прокофий никогда никому ни слова не говорил о прочитанном им. Вдруг к подъезду дома Бегушева подъехал военный в коляске, вбежал на лестницу и позвонил. Прокофий при этом и не думал подниматься с места своего, а только перевел глаза с газеты в окно и стал смотреть, как коляска отъехала от крыльца и поворачивалась. Военный позвонил в другой раз, и раздался крик Бегушева. На этот зов из задних комнат выбежал молодой лакей; тогда Прокофий встал с своего места.
– Ну да, поспел... не отворят пуще без тебя!
– проговорил он тому.
Молодой лакей, делать нечего, ушел назад, а Прокофий отправился в переднюю и отворил, наконец, там дверь.
Вошел Янсутский.
– Дома Александр Иванович?
– спросил он сначала очень бойко.
– Дома-с!
– отвечал ему явно насмешливым голосом Прокофий.
– Принимает?
– продолжал Янсутский несколько смиреннее.
– Не знаю-с, - отвечал Прокофий.
Янсутский почти опешил.
– Но кто же знает, любезный?
– спросил он тоже, в свою очередь, насмешливо.
Прокофий нахмурился.
– Ваша как фамилия?
– сказал он.
– Полковник Янсутский, - отвечал Янсутский с ударением на слове полковник.
Но на Прокофия это нисколько не подействовало.
– А имя ваше и отчество?
– продолжал он расспрашивать.
– Петр Евстигнеич!
– отвечал Янсутский, несколько удивленный таким любопытством.
Прокофий
– У них гость теперь из Петербурга, - у нас и остановился, - объяснил он, наконец.
– Кто ж такой?
– спросил Янсутский.
– Тайный советник Тюменев, - сказал Прокофий.
Янсутский при этом вспыхнул немного в лице.
– Это статс-секретарь?
– сказал он.
– Статс-секретарь!
– повторил за ним Прокофий.
Янсутский несколько минут остался в некотором недоумении.
– Я его немножко знаю; но, может быть, Александр Иванович занят с ним и не примет меня?
– проговорил он нерешительным голосом.
– Снимите шинель-то!
– почти приказал ему Прокофий.
Янсутский повиновался.
Прокофий пошел медленно и, войдя в кабинет, не сейчас доложил, а сначала начал прибирать кофейный прибор, так что Бегушев сам его спросил:
– Кто там звонил? Приехал, что ли, кто?
– Полковник Янсутский спрашивает: примете ли вы его, - пробормотал себе почти под нос Прокофий.
Бегушев взглянул на Тюменева.
– Тебя не стеснит этот господин?
– отнесся он к нему.
– Нисколько.
– Прими!
– сказал Бегушев Прокофию, а тот опять пошел медленно и неторопливо.
Янсутский в продолжение всего этого времени охорашивался и причесывался перед зеркалом.
– Пожалуйте-с!
– разрешил ему Прокофий.
При входе в диванную Янсутский заметно был сконфужен, так что у него едва хватило духу поклониться первоначально хозяину, а не Тюменеву.
– Я воспользовался вашим позволением быть у вас!
– проговорил он как-то жеманно.
– Очень рад вас видеть, - сказал ему вежливо Бегушев и затем проговорил Тюменеву: - Господин Янсутский!
Янсутский мгновенно же и очень низко поклонился тому, но руки не решился протянуть.
– Приятель мой Тюменев!
– объявил ему Бегушев.
Тюменев при этом едва только кивнул головой, а руки тоже не двинул нисколько, и лицо его при этом выражало столько холодности и равнодушия, что Бегушеву даже сделалось немножко жаль Янсутского.
Уселись все.
Янсутский, впрочем, скоро овладел собой.
– Как ваше здоровье?
– отнесся он к хозяину.
– Благодарю, здоров! Что сегодня: холодно?
– проговорил Бегушев.
– Свежо!
– отвечал Янсутский.
Тюменев сделал движение, которым явно показал, что он хочет говорить.
– Скажи, - обратился он прямо и исключительно к одному только Бегушеву, - правду ли говорят, что в Москве последние десять лет сделалось холоднее, чем было прежде?
– То есть как тебе сказать: переменчивее как-то погода стала, дуют какие-то беспрестанно глупые ветра, - проговорил тот.
– И действительно ли причина тому та, - продолжал Тюменев, - что по разным железным дорогам вырубают очень много лесов?