Месть базилевса
Шрифт:
Лодка твердо толкнулась в песчаную кромку берега, и он все понял сразу. Провели его россы, как мальца-несмышленыша, поймали на такую простую приманку!
Тот, кто лежал, вскочил как подброшенный. А рука лежала в воде, потому что меч прятал!
Мелькнуло широкое, смуглое, ухмыляющееся лицо со свисающими ниже подбородка усами. И тут же погасло. Каким ни был быстрым этот степняк, Любеня оказался быстрее – концом весла отбил в сторону жало меча, рубанул ребром лопасти по голове будто секирой. Сам почувствовал, как глухо хрустнула под веслом бритая голова.
Если б не лодка, если бы твердая земля под ногами… Качнуло лодку от движения его ног, и второй удар, в подскочившего сбоку, оказался смазанным. К ним бежали. Шесть или семь их, россов, уже видел он. Знаменитый воин Гуннар Косильщик учил его когда-то брать глазом сразу все вокруг, не крутя головой.
Так, один – лежал, двое-трое прятались в прибрежных кустах, остальные – в воде, дышали через тростинки, поджидая их лодку. Теперь – поднялись. Но первый – не в счет уже, мешком осел. Значит – пять или шесть… Такое с ним часто бывало в бою – мысли продолжали течь плавно и рассудительно, тогда как тело двигалось с быстротой спущенной тетивы.
Любеня увернулся от свистнувшего над головой меча, далеко выскочил из лодки, разбрызгивая воду, достал ударом весла того, второго. Не убил, зато свалил с ног, бросил треснувшее весло, выхватил у него меч из руки, рубанул сверху вниз по бурой шее, отваливая голову от плеч.
Руку сильно дернуло от удара – плохой меч, тупой! Сюда бы Самосек Гуннара… Четверо – с той стороны лодки, один – рядом…
«Так, теперь им лодка мешает нападать разом, сначала ему помешала, а теперь – им! Хорошо…»
Тот, что был рядом, рубанул его мечом. Длинно, размашисто, слишком много времени на замах потратил. Любеня успел отбить его меч левой рукой с кинжалом. Одновременно всадил лезвие своего меча в голый смуглый живот, как раз там, где распахнулась кожаная рубаха. Ударил его ногой, резким, привычным движением выдергивая окровавленный меч.
«И чего они без брони? Ах да, в воде же прятались, их ждали…»
И тут – это он тоже запомнил отчетливо – пронзительно завизжала Алекса. Кто-то схватил ее, тянул из лодки, она отбивалась маленькими кулачками. Лицо напавшего на девушку он не видел. Вот руки, обхватившие ее, хорошо рассмотрел – длинные, с жестким как у кабана, темным волосом на запястьях и синими, вздувшимися венами.
«Подожди, Алекса, подожди, милая! Я сейчас…»
Оставшиеся трое оббежали наконец лодку. У одного меч и щит, у двоих – только мечи. Кричат что-то все вместе. Лица растерянные, похоже, не ожидали такого отпора от одного безоружного…
«Трое? Ладно! Подожди, Алекса, сейчас, сейчас, милая…»
Подкинув кинжал и перехватив за лезвие, Любеня с силой метнул его. Простая уловка – смотрит вроде бы в одну сторону, кидает в другую. Тот, со щитом, закрылся им, но целено-то не в него! В кого целил, в того и попал, кинжал вошел глубоко под горло широкоплечему, синеглазому воину в просторной холщовой рубахе без опояски. Росс, захлебнувшись кровавым кашлем, сделал еще шаг-два вперед. И упал плашмя в воду, подняв тучу блестящих брызг.
«Трое? Нет, двое! И один Алексу на берег тащит, занят он…»
Смерть товарища заставила россов остановиться, затоптаться на месте. И Любеня кинулся на них сам.
– Один, Бог Войны, смотри на меня!!!
Это он сам крикнул, не думая. Яростный клич на языке фиордов заставил россов попятиться. Теперь не растерянность видел он в их глазах – страх!
В спину что-то ударило, совсем чуть-чуть, да и не больно почти. Так, слегка крапивой хлестнули. Только одно непонятно – почему из груди вдруг торчит наконечник стрелы? Откуда?
Любеня почувствовал, как под рубахой течет что-то теплое, почти горячее. И сама рубаха зацвела красным. Кровь? Да, она…
Вместе с кровью его мягко потянула за собой нахлынувшая волна слабости. Это – ничего, не страшно, такое уже с ним бывало, не первый раз ранят…
«Сейчас, Алекса, сейчас… На миг малый только остановлюсь, дух переведу, и к тебе, любимая…»
Что-то снова ударило его, уже по голове. На этот раз – сильно, до звона в ушах. Его потащило куда-то вбок, опрокинуло…
Небо над головой. Высокое небо, прозрачное. А солнце теперь почему-то жгучее, красное, тоже кровью набухло…
«Значит, их больше. Еще воины были где-то на берегу», – мелькнула мысль. Спокойно, отстраненно, даже слишком спокойно.
Потом все погасло.
Любеня открыл глаза и увидел огонь. Мечущиеся языки пламени резали глаза, а треск сучьев был таким громким, что отдавался в голове.
«Погребальный костер? – удивился он. – А почему погребальный? Или – не живой уже?»
Впрочем, наваждение тут же прошло. Любеня посмотрел еще раз, и огонь отодвинулся. Да и не костер это, так, костерок небольшой. Над огнем висит на рогатине котелок, исходит паром с привкусом чего-то мясного.
Нет, живой! Только голова болит. Перед глазами все словно раздваивается. И опять сходится до головокружения. Еще грудь ломит болью. Хотя перемотали чем-то, остановили кровь.
Внезапно он вспомнил – лодку, Алексу, засаду россов, его схватку с ними.
Где же Алекса?!
– Смотри-ка, шевелится вроде, – сказал кто-то рядом.
– Не, показалось, – сказал другой голос.
– Горло ему перерезать, так и не надо смотреть – шевелится, не шевелится.
– Горло перерезать – конечно, шевелиться не будет…
– Перережем еще! Князь Вадьим сказал: допросить сначала, потом уж…
– А то я не слышал, что Вадьим говорил!
– А слышал, так чего же?
Голоса грубые, громкие, тоже отдаются в голове. Речь вроде похожа на говор поличей или оличей, но слова произносятся по-другому как-то. Хотя понять можно. Тоже славянское племя, одним богам поклоняются.