Месть Клеопатры

Каунитц Вильям Дж.

— Куда это все подевались?

Алехандро пожал плечами.

— Хочешь чего-нибудь?

Она жестом указала ему на свои припасы.

— Бокал содовой.

— Держи, красавчик.

Жасмин бросила в бокал кубики льда, вышла из-за стойки и направилась к столику, за которым сидел Алехандро. Она положила салфетку, поставила на нее бокал и спросила:

— Хочешь чего-нибудь еще?

Он заглянул в ее серые глаза.

— Нет, спасибо. — Она поклонилась ему, и он спросил: — А что, ты всегда носишь в волосах эту желтую

ленточку?

Ее профессиональная улыбка барменши сменилась куда более откровенной, а пальчики заскользили у него по руке.

— Не всегда.

Он проследил, как она возвращается за стойку. Потягивая содовую, он увидел своего импресарио Йошуа Будофски. Поднеся бокал к губам, Алехандро следил, как тот деловито поднимается на балкон. Подойдя к его столу, Будофски бросил Алехандро листок бумаги, говоря:

— Вот номер дома и квартиры человека, с которым мы встречаемся, чтобы поработать над твоим новым имиджем. Встретимся там завтра, в три часа дня. И пожалуйста, Алехандро, без фокусов.

Алехандро встал из-за столика, убрал листок с адресом в карман и сказал Будофски:

— До завтра.

— Я посижу здесь и послушаю тебя.

Будофски посмотрел на Жасмин и заказал коктейль.

Музыка смолкла. Огни погасили, и толпа с танцевальной площадки ринулась к сцене, скандируя: «Алехандро! Алехандро!» Луч прожектора выхватил из мрака фигуру певца: он стоял неподвижно, опустив голову и, как всегда, держа в правой руке розу.

Через семьдесят минут он под бурные возгласы «Бис!» покинул сцену. Ворвавшись к себе в грим-уборную, он с изумлением обнаружил там Юдит. Она сидела на раскладном стульчике и освежала маникюр.

— Весьма недурно, — бросила она, даже не повернув голову в его сторону.

— Благодарю. — Сейчас впервые за все время ему бросилось в глаза, какие у нее красивые и длинные ноги. Короткая черная юбка выгодно подчеркивало это. — Но мне надо переодеться, причем немедленно.

— Ну, не меня же тебе стесняться, — возразила она, все еще подправляя маникюр и явно не собираясь подниматься с места.

— Не тебя, — согласился он, расстегивая рубашку.

Сняв пропитавшуюся потом рубашку, он положил ее в пластиковую сумку, предназначенную для похода в прачечную. И почувствовал, как его охватывает нетерпение.

Обтачивая пилочкой ноготок, Юдит наконец посмотрела на его пропахшую потом одежду и, сморщив носик, полюбопытствовала:

— И когда же ты все это отдаешь в прачечную?

— Когда сумка наполнится доверху, — ответил он, расстегивая «молнию» на брюках и позволяя им соскользнуть с него на пол. Затем поднял их и тоже швырнул в сумку.

Когда он, в одних плавках, наклонился к рукомойнику, Юдит с легким изумлением уставилась на него. Он тем временем снял плавки и надел свежие, и тут она соблаговолила даже отвести взгляд. Он оделся: джинсы, рубашка с короткими рукавами, туфли на босу ногу.

— Чего это ты сюда явилась? — поинтересовался он.

— Решила провести с тобой время вдвоем.

— Я собираюсь куда-нибудь поужинать.

— И я с тобой.

Последняя фраза прозвучала даже не констатацией факта, а приказом.

Прошел теплый дождь, освежив воздух. Ирландский ресторан «Изумрудный», в восточной части Второй авеню, находился на расстоянии меньше квартала от Пятьдесят первой улицы. Тяжелые двери-вертушки, выложенные узорчатым стеклом в форме ирландского трилистника, вели в зал, в левой части которого размещался просторный бар, дальше, по центру, — подиум для оркестрантов, а по правую сторону — обеденные столики.

В начале второго, когда в баре появились Алехандро и Юдит, здесь уже было полно народу. «Изумрудный» был одним из немногих заведений во всем Манхэттене, где по-прежнему «кантри мьюзик» звучала не «под фанеру»; часто появлялись здесь и заезжие солисты с жалобными и мятежными песнями, в которых находила свое отражение древняя и горькая история Ирландии.

Они с трудом пробрались сквозь толпу к обеденным столикам и, в поисках свободного, остановились у подиума для оркестра. Здоровенный мужик с бычьей шеей и мясистыми щеками стоял на сцене, горестно распевая о своих «печалях». Алехандро взглянул на него и, поймав взгляд певца, кивнул ему, одновременно потерев левое крыло носа большим пальцем правой руки.

Певец ответил ему тоже кивком.

Обеденная зала состояла из целого ряда ниш, которые при определенной доле фантазии можно было бы назвать и отдельными кабинетами; в пространство между нишами были втиснуты в два ряда столики. Официант повел Алехандро и Юдит в нишу, из которой было видно сцену. Они сели рядышком, уставившись на трио оркестрантов.

— Я никогда не бывала в ирландских ресторанах, — призналась Юдит.

— Тогда, детка, твоим образованием самым откровенным образом пренебрегли.

Она рассмеялась:

— Порядочной еврейской девушке вообще не пристало ходить в какой-либо ресторан.

— Но здесь чувствуешь себя в полной безопасности. — Алехандро с изумлением обнаружил, что говорит как бы оправдываясь. — Мы, ирландцы, люди добрые, мягкие, сердечные, жизнелюбивые. И вдобавок увлекаемся литературой.

Она критически посмотрела на него:

— Странный ты парень. Ты себя здесь чувствуешь как рыба в воде, не так ли?

— А как же иначе, детка? Моя фамилия — не забывай — Монэхен.

Она рассмеялась снова:

— Ты такой же ирландец, как я. Ты мексиканец, ты латиноамериканец, ты индеец племени тараскан. Бьюсь об заклад, ты тут единственный, кто не носит носков и здоровенных «семейных» трусов.

— Ты за мной подглядывала.

Она потупилась.

Он поглядел на нее, на какое-то время замешкавшись с очередной репликой. Потом сказал: