Месть Невидимки

Аскеров Лев

Четвёртое. Увиденное проливает свет на то, в какую часть канала своего времени перемещается испытуемый – ближе к истоку или к дельте. У больного с нарушенной психикой не спросишь – где он побывал. Если он минет заломленный участок нити своего времени и перескочит в отдалённое будущее, оно и станет точкой отсчёта его новой жизни. Его поведение, в таком случае, не будет пониматься не им самим, а, тем более, окружающими его людьми. Поэтому врачу обязательно надо знать – в какую сторону перемещается сознание пациента, чтобы остановить

его восприятие жизни, то есть сигналы из жгута Пространства-Времени, на сегодняшнем дне.

Прислонившись к стене, Караев пусто смотрел на увлёкшуюся рассказом жену. Он был весь в себе. Сейчас важнее всего следовало определиться с тем, ради чего всё им затевалось. Что из всего эксперимента может сгодиться для лечения тем методом, что, для себя, он наметил.

Здесь главное не ошибиться – не вернуть сигналы к началу жизни человека, ни тем более к концу её. Другими словами, не опустить, если так можно выразиться, а поднять луч по нити от места дефекта на её здоровое продолжение. Оно то и обусловит нормальное течение жизни и нормальное функционирование психики пациента… А для этого надо знать – что видит больной при перемещении.

– Именно так! – тряхнув головой, вслух произносит Караев.

Инна решила, что он одобряет её план, и вся засветившись, порывисто прильнула к нему.

– Неправда ли, будет здорово?.. Я всё продумала. Ты согласен, Мика? – заглядывая в отсутствующие глаза мужа, спрашивает она.

– Делай, как знаешь… Мне надо работать. Я всё должен записать, – говорит он, отводя от себя её руки.

– Умница! – хвалит она. – Конечно же, нужна статья. Обстоятельная, аргументированная.

– Да, да. Разумеется, – уходя к себе в комнату, рассеяно пробормотал Караев.

Такого мощного прилива сил и необузданного желания работать, такой лёгкости мысли, возникающих в нём сами по себе и сами по себе складывающихся во фразы, обороты и, укладывающиеся в целые абзацы, он не испытывал, пожалуй, со студенческих лет. Он бил и бил по клавишам машинки до самого рассвета. Потом часа на три заснул и, быстро ополоснувшись, снова ринулся к столу. Инна буквально силой вытаскивала его из-за машинки, заставляя что-нибудь поесть. Он заглатывал в себя, не глядя, что она ему подавала, и вновь спешил к себе в комнату....

Лишь под утро третьих суток Караев, держа в обеих руках, как драгоценность, внушительную кипу бумаг, пошатываясь, вошёл к спящей жене.

Растолкав её, Караев блаженно улыбнулся:

– Я закончил.

– Что закончил? – спросонок прохрипела она и, заметив в его руках охапку листов, испещрённых машинописным текстом, облегчённо вздохнула и, вдруг, расхохоталась:

– Боже! Да ты знаешь, на кого похож?

– На кого?

– На сексуального маньяка.

– Может быть… Мне всё равно… Я, Инночка, закончил…

И тут силы оставили его. Он рухнул поперёк кровати прямо на ноги жены. Ей стоило больших трудов уложить его

на подушки.

Ничего страшного не случилось. Мика спал мертвецким сном.

Проснулся Караев утром следующего дня. Его разбудил душистый запах заваренного кофе. К окну прильнула младенческая мордашка народившегося дня. С синими-синими на весь мир глазами. В форточку тёк свежий поток его волшебного дыхания. Он ласково гладил ему лицо и теребил волосы…

– Хорошо, – сказал он, потягиваясь и, вспомнив о том, что работа, которую он делал, завершена, с ещё большим наслаждением вобрал в себя рассветного воздуха, смешанного с золотом восходящего солнца и дурманом ароматного кофе. Лукаво улыбнувшись, Караев крикнул:

– Кофе в постель!

Паузы между тем, как он это выкрикнул, и появлением Инны, казалось бы, не было. Она объявилась в комнате, как привидение. И вся светилась.

И солнцем, вдруг сразу вспыхнувшим в комнате, и счастливыми глазами.

– Доброе утро, мой гений, – поцеловав его, прошептала она.

– Приятно слышать, – чмокая от удовольствия губами, отозвался он.

– Я прочла написанное тобой… Потрясающе!

– Знаю, – изобразив самодовольную мину, небрежно бросил Караев, а затем, по-детски задрыгав ногами, проканючил:

– Хочу кофею…

– Вставайте, сударь! Вас ждут великие дела! – строго потребовала жена, направляясь в сторону кухни.

Караев со всей силой, открытой ладонью стукнул по матрацу.

– Наконец-таки! Научил!

Инна отреагировала в одно мгновение:

– Я это помнила всегда! – воскликнула она. – Почти двести лет. С тех самых пор, когда один честолюбец заставлял свою женщину будить себя именно такими словами. Женщиной той, конечно, была я, а вот мужчина на тебя нисколько не походил…

– Неужели?! – удивился он.

– Ты, несомненно, лучше. Хотя бы потому, что ты живой. Да ещё и гений. Один на всё человечество.

– Это мне больше нравится, – выкинув из-под одеяла ноги, произнёс он.

Последние слова его прозвучали без особого воодушевления. И вообще не потому, что они прозвучали в пустой комнате и никто их не слышал. Просто, мысли его, сами собой, переключились на другое. На самое важное. На написанное им в эти дни. Караев по памяти пролистал всю, напечатанную им в один присест, монографию в почти две сотни страниц.

Поразительная эта штука – мозг, невольно подивился он. Любому компьютеру даст фору . А в нём всего-то под два килограмма желеобразной массы.

Вот это действительно творение. И придумавший его – Сверхгений. С умом нечеловеческим. Не то что он и, иже с ним, которые пыжатся, открывая нечто эдакое, из рук вон, а потом выходит, что обнаруженное и, провозглашённое им, открытием всех времён и народов – ничтожная из деталек, составляющих, искусно сотворённое бытие человека, его природную среду обитания и сложнейшую конструкцию Мироздания.