Месть смертника. Штрафбат
Шрифт:
Белоконь молча пил свой чай и ждал, пока особистский генерал закончит эту затянувшуюся прелюдию. Однако тот не спешил.
– Но ведь искупил же ты, дружок, все искупил! Кровью и делом. Пойти и умереть в штрафной роте – это тьфу, ерунда! Красной Армии нужны именно такие поступки, как твой! Чтобы с пользой! Чтобы и языка с документами взять, и фрицев порубить на окрошку. Наградили тебя справедливо, не забыли и не обидели, разве не так?
– Так, Роман Федорович.
– А если так, то почему на нашего человека с кулаками полез?
– Личные счеты, товарищ старший майор госбезопасности.
Никольский протянул свой крюк к тарелке и подцепил на него баранок. Повертел, полюбовался.
– Эти штучки, – сказал он, – оставь для мирного времени. У младшего командира рабоче-крестьянской Красной Армии не может быть ничего личного к офицеру наркомата внутренних дел. Это понятно, дружок?
– Так точно.
Роман Федорович отправил баранку в рот и громко ею захрустел. Белоконь допил чай.
– Твое дело, – сказал Никольский, цепляя крюком следующую сушку, – пересмотрели. Начальник Особого отдела твоей дивизии… тот самый, которого ты зверски избил… признал наказание слишком мягким. Вместо штрафного батальона тебя приговорили к расстрелу.
Белоконь молча ждал продолжения. Перед расстрелом чаем не угощают. Впрочем, его пока не расстреливали – возможно, теперь иной порядок.
Он не чувствовал страха. Главное, добиться, чтобы перед казнью разрешили написать жене. Хотя бы две строчки о том, что он всегда будет ее любить. И детям – попросить прощения за будущее, которое их ждет. И – ни слова о Рите. Ни одного слова.
РИТА!
В голове вспыхнул ее образ – ничуть не поблекший, такой же яркий, как и прежде.
…Написать ей отдельное письмо. Записку на клочке бумаги. Три слова! Два! Одно: «люблю»… Какой же он дурак! Что же он наделал…
– Жалеешь, что избил нашего человека? – спросил Никольский.
Все это время он с интересом наблюдал за лицом Белоконя своим маленьким внимательным глазом.
– Жалею…
«…что не задушил!» – добавил Белоконь про себя.
– Ты из породы везунчиков, дружок, – сказал Роман Федорович. – Только по молодости не умеешь воспользоваться своим везением. А оно ведь никуда не делось, оно с тобой даже сейчас… Лейтенант, ты там заснул?! Еще чаю!
Никольскому тут же подали новый стакан.
– И нашему гостю, лейтенант, всегда ты забываешь про гостей!
Белоконь тоже получил вторую порцию – близнец Лютикова с таким остервенением сунул стакан ему в руки, что немного горячего чая пролилось на залатанные штрафные бриджи.
– Не люблю пить в одиночку, – пояснил Никольский. – Даже чай. Итак, Белоконь, тебе по-прежнему везет. Иначе тебя бы уже скормили свиньям. Свинки здесь уже и не таких дружков едали. Понимаешь, о чем я?
Белоконь кивнул.
– Мы дадим тебе еще один шанс, – сказал Роман Федорович. – Уж не знаю, который по счету, но точно последний.
– Спасибо, товарищ старший майор госбезопасности.
Белоконь пока не понимал, к чему клонит общительный особистский генерал, и терялся в догадках. Неужели простое доносительство? У НКВД и без него повсюду глаза и уши, к тому же это слишком мелкая услуга для помилования…
– Какое у тебя интересное лицо, – заметил Никольский. – Каждая мысль на нем – как на ладони. Нет, мы не испытываем недостатка во внутренней агентуре, это ты напрасно. Тем более в агентуре с такими говорящими лицами. Нам нужна твоя удача, дружок.
Во время дальнейшего разговора Белоконь выпил три кружки горячего чая и пропотел, как в бане. Если бы инструктаж затянулся, замечательный генеральский напиток полился бы у него из ушей.
Говорил Никольский, Белоконь лишь кивал, соглашался, задавал короткие недоуменные вопросы или просто отмалчивался. Под конец старший майор госбезопасности так воодушевился, что выскочил из кресла-качалки – при этом обнаружилось, что он сильно хромает – и стал возбужденно ковылять по комнате, тыкая в Белоконя крюком с вертящейся на нем сушкой.
– Снайперы!!! – кричал он. – Боевая группа!!!.. Охрана – тьфу!.. Заложить фугас!!!.. Родина доверила!!!.. И на окрошку!!!
Белоконь утвердительно кивал, чтобы выразить энтузиазм и заинтересованность. Выхода не было. Задание, которое доверяла и поручала Белоконю ГБ, было фантастической операцией с минимальными шансами на успех. Но на словах оно выглядело достаточно простым.
«Дольх», а по-русски «Кинжал». Так, оказывается, называлась та самая немецкая операция, в ходе которой Сталинград был отрезан от значительной части резервов. Линия прорыва за Дон на карте напоминала клиновидное острие, направленное на железную дорогу Калач – Сталинград. Штрафной батальон Титова участвовал в попытке переломить лезвие «Дольха». Но Белоконю этого, конечно, объяснять было не нужно, он и сам все прекрасно видел.
А что, собственно, он видел? Только дым и заблеванную каску перед собой…
Других столь же масштабных попыток противостоять операции не предпринималось. Были ответные действия Красной Армии, самоотверженная работа 3-го отдела разведуправления Сталинградского фронта, еще кое-что… Не вдаваясь в подробности, Никольский дал понять, что все эти мероприятия не принесли пользы отнюдь не из-за личного состава Красной Армии – никто не отрицает мужества советских воинов. Дело было в качестве организации войск «Кинжала». Оперативность, точность и невероятная слаженность реакции немцев на любую атаку говорила о том, что операцией руководит группа гениальных кукловодов. То есть полководцев.
Эти сведения подтвердились. Но марионеточный мастер был всего один. Мозгом операции «Дольх» оказался генерал-полковник фон Штумпфельд. В руках этого человека были основные нити управления. И он дергал за них с невиданной сноровкой.
Агентурной разведке удалось собрать не так много информации об этом человеке. До «Кинжала» им особо не интересовались, полагая лишь одним из карьерных интриганов на службе Третьего рейха.
Штумпфельд носил графский титул, но для прусского аристократа вел себя необычно и вызывающе – на него следовало обратить внимание уже из-за этого. Генерал-полковник панибратски общался с рядовым составом, пренебрегал положенным ему по статусу комфортом и в походных условиях жил не лучше простых офицеров. «Элемент, идейно близкий могучему учению марксизма-ленинизма», – сообщали агенты. Стройную характеристику немного портило то, что фон Штумпфельд всегда имел при себе не просто полный, а даже избыточный набор положенных полководцу его ранга регалий. Но Белоконя, конечно, не должны заботить такие тонкости.