Месть смертника. Штрафбат
Шрифт:
Если будет, по кому наносить этот удар. За двое суток – время, которое им было дано на выполнение операции, – фон Штумпфельд мог вообще здесь не появиться. Он не вездесущ. Встретить генеральский автомобиль в ближайшие два дня – огромная удача для диверсантов.
Кроме графа по дороге мог проехать кто угодно – фрицы на мотоциклах, в танках, на грузовиках, на конях и с шашками… Смертникам нужно было залечь на совесть, слиться с пространством, став частью скудного пейзажа.
Но перед этим следовало ликвидировать следы своего проникновения на занятую вермахтом территорию. Всех троих часовых, легших под ножи разведчиков в окопах, пришлось взять с собой. Иначе появление в «дольхе» советских диверсантов становилось совершенно очевидным. Пропажа часовых была единственным следом, который мог бы их выдать – проход в проволочных заграждениях они кое-как сцепили за собой. Немцев отнесли достаточно далеко в степь и бросили в траве. Их можно было бы заметить с ближайшей вышки, если бы наблюдатели вдруг обратили свои бинокли в глубь собственных позиций – на какие-то темные пятна посреди поля. А еще трупы могли выдать стервятники и прочие любители славной фашистской падали. Но уж с этим смертники ничего не могли поделать. Если пропавших солдат начнут искать, то непременно найдут.
Примерно у центра пересекающей «кинжал» дороги лежал огромный валун. Оставалось только догадываться, как он попал в степь, где даже самые высокие травы и кустарники почти не поднимались над землей. Когда группа до него добралась, уже светало.
Высотой камень был метра полтора при ширине в несколько шагов. Сверху он был будто бы срезан, возможно, обтесан неведомыми степняками сотни лет назад. Каменное ложе с углублением, в которое вполне мог бы поместиться человек. Древний жертвенный алтарь? Для смертников в первую очередь это была отличная позиция для снайпера. При всей ее очевидности.
Белоконь предложил залечь на камне привычному к скалам Гвишиани. Горец не согласился. В других обстоятельствах следовало бы принять жесткие меры к отказчику – не подчинение командиру группы во время задания является саботажем. Однако Белоконь решил не лезть на рожон. Он отправил на камень Ковальчука, впрочем, немного опасаясь, что каменное ложе окажется для него мало. Но гигант кое-как там уместился вместе с винтовкой.
Дорога пролегала в каком-то десятке метров от камня. У ближайшей колеи Телятин выкопал ямку для фугаса и заложил управляемый заряд, протянув шнур к себе за валун. За камнем устроился и Белоконь – он залег в сухой траве, укрытый маскировочным плащом. Остальная группа окопалась с противоположной стороны дороги. Саперскими лопатами диверсанты сняли дерн и продолбили три неглубоких ямки в сухой и жесткой земле. Они легли в эти маленькие могилки так, чтобы можно было поднимать головы и выглядывать на дорогу. Сверху их скрывали плащи, на которые свободный от земли Телятин уложил дерн с сухой и жесткой степной травой.
Все приготовления смертники закончили к восьми утра. Отправляясь на последнее задание в своей жизни, Белоконь раздобыл у особистов карманные часы. Свои роли в операции все знали. Правда, достаточно приблизительно, но больше и не нужно было. Только бы дождаться немецкого генерала, а там уж они о нем позаботятся. Это дело нехитрое.
Каждый из смертников видел фотокарточку Штумпфельда, на которой он был изображен с длинными и тонкими усами. Особисты требовали, чтобы члены группы не обращали внимания на усы и запоминали лицо, поскольку этого тараканьего атрибута у графа скорее всего уже нет. Но в памяти как назло остались одни усы. Впрочем, это было не так важно. Во всем «дольхе» только у Штумпфельда был черный сверкающий автомобиль с опускавшейся кожаной крышей – этакий символ его статуса, прочее командование ездило на простых армейских джипах. А из всех пассажиров автомобиля лишь один – генерал-полковник, увешанный крестами, лентами, значками и прочими побрякушками.
Задание, которое поначалу казалось Белоконю невыполнимым, приобрело вполне четкие контуры.
Главное, устранить объект, а дальше – уж как кривая вывезет. На территории немецкого «кинжала» стрельба и взрывы мгновенно привлекут внимание ближайших частей. Задание действительно в самый раз для смертников. Вырваться из окружения после убийства графа вряд ли возможно.
Белоконь лежал под плащом и страшно потел. Злое солнце еще и не начало нажаривать, а лежать в засаде уже стало невыносимо. Наверное, ему тоже стоило зарыться в землю. Белоконь этого не сделал, потому что валун и густая трава около него были прекрасным укрытием. Но – не от солнца. Не исключено, что ребятам с той стороны дороги гораздо комфортнее. Как бы там ни было, теперь придется терпеть до темноты. Хорошо, хоть запас воды приличный.
Чтобы не задремать на жаре, Белоконь бодрил себя мыслью, что граф может появиться в любой момент. Кроме того, по дороге мог проехать кто-нибудь еще – каждую минуту следует быть начеку. Впрочем, любое движение смертники заметили бы издалека.
В одиннадцать утра с камня шумно скатился Ковальчук. Белоконь решил, что снайпера приперло справить нужду, и он не смог терпеть до выполнения задания или просто до ночи. К подобному группа подготовилась еще ночью. Им предстояло выдержать до заката. А также пересилить голод и желание курить. Допустимо было лишь понемногу отхлебывать из фляг.
– В чем дело, боец? – спросил Белоконь, перекатываясь на спину.
Ковальчук опирался о камень и смотрел на командира бараньим взглядом. При этом он бессовестно возвышался над землей всей своей огромной тушей. Если эта тупая гора мяса так и будет тут стоять, хана всей маскировке.
– Быстро вернулся на свое место, гаденыш! – прошипел Белоконь.
Для внушительности он приподнял над собой своего нового «папашу». Стрелять он, понятное дело, не собирался – любой выстрел среди чистого поля привлечет внимание немцев.
Ковальчук постоял еще немного, держась за камень, затем нашел в себе силы и заговорил:
– Камень ночью немного остыл, теперь снова раскаляется.
Белоконь впервые слышал его голос после памятного тоста на веранде особистов. Странный голос.
– Придется терпеть, – сказал Белоконь.
Ковальчук не двигался. Стараясь говорить как можно спокойней и убедительней, Белоконь произнес:
– Ночью что-нибудь придумаем. Наложим на тебя дерна…
– Там пекло, командир, – измученно произнес Ковальчук. – Я до ночи не вытерплю, у меня сердце слабое.
– Будем надеяться, что наш генерал появится раньше. Больше ничем тебе помочь не могу. Нам нужна эта снайперская точка, слышишь? Теперь марш наверх! Тебя могут заметить с вышки, твою мать!
– У меня слабое сердце, – повторил Ковальчук.
– Через два часа тебя сменит Гвишиани. Потерпи два часа… Да что я тебя уговариваю, идиот?! Наверх! Живо!
Белоконь щелкнул переключателем «папаши» и недвусмысленно направил автомат в живот гиганту.
– С-саботаж задания? – прошипел он так, что даже ему самому стало ясно, что сейчас он выстрелит. Хотя не собирался.
Ковальчук тоже это понял.
– Два часа, командир, – сказал он прежним голосом. – Я постараюсь.
Он забрался на камень и заворочался там.
Белоконь вернулся в прежнее положение на живот, скрежеща зубами.
Ковальчук – снайпер?! Да он чертов недоносок! Из-за него все может сорваться в последний момент! А Белоконь ему пообещал смениться с Гвишиани! Он-то, командир, о чем думал, когда это брякнул? Среди бела дня выкапывать из земли горца, загонять его на камень с винтовкой, потом закапывать Ковальчука, которому наверняка еще и яма Гвишиани окажется мала…