Месть смертника. Штрафбат
Шрифт:
Ставка Штупмфельда располагалась в центре клина немецких дивизий. Большую часть времени граф проводил вне своего командного пункта, объезжая позиции по периметру. Он мог нагрянуть в любую точку «кинжала» среди ночи и устроить подчиненным грандиозный разнос. С собой генерал-полковник брал только адъютантов, лишь изредка он выезжал в сопровождении офицеров своего штаба. Существенный момент заключался в том, что при графе не было соответствующей его положению и важности охраны. Оперативность и скорость передвижения Штумпфельд ставил выше собственной безопасности. С безопасностью, впрочем, тоже был порядок.
Генерал-полковник не боялся возможных покушений. Их и не было, поскольку о его решающей роли в происходящем стало известно только теперь. Графа не волновали диверсанты с неба – он полагался на зенитную артиллерию, которая сбивала на подлете к периметру «дольха» любой самолет. Какие уж там парашютисты! Ночью по небу над клином войск шарили прожекторы, вся передовая линия освещалась ракетами. Воздух был надежно закрыт для чужих. «Кинжал» занимал не такую уж большую территорию, и Штумпфельд держал ее в идеальном порядке. Внутри клина ему мог угрожать разве что шальной снаряд, но против него не поможет никакая охрана.
Кроме того, скорость и неожиданность передвижений графа оставляли диверсантам очень мало шансов его где-нибудь застать. Сам генерал-полковник мог оперативно связаться со своим штабом из любой точки клина, его тоже можно было найти, но предугадать его перемещения на пару шагов вперед не мог никто.
Фон Штумпфельда нужно было уничтожить в кратчайшие сроки.
В подтверждение этого Никольский остановился посреди комнаты, снял с крюка баранку и раскрошил ее в кулаке.
– Ты познакомился со своей группой? – спросил он.
– С группой? – удивился Белоконь. Ни о какой группе он и слыхом не слыхивал, хотя в словах старшего майора госбезопасности это проскальзывало.
– На веранде, дружок, – сказал Никольский. – Это была твоя группа в полном составе. Тертые бойцы, каждый из них – мастер в своей области.
– Виноват, Роман Федорович, – сказал Белоконь. – Не мог знать, что они все еще… Ну как же…
Особист перечислил:
– Смирнов, Гвишиани, Ковальчук, Лысенко, Телятин… и командир группы Белоконь. Думал, что всех, кроме тебя, уже расстреляли? Нет. Я перекинулся с каждым парой слов и отправил отдыхать. От своего шанса никто не отказался. Даже несмотря на то, что цель задания пока знаешь только ты.
– Товарищ старший майор…
– Только не спрашивай, почему ты командир группы. Пора бы уже оставить эту гражданскую привычку задавать вопросы, когда нужно просто выполнять приказ. Ты старший, потому что начальство так решило. Другие кандидатуры рассматривались и были признаны не отвечающими требованиям.
– Виноват, Роман Федорович, но в группе двое офицеров, и я не уверен, будут ли…
– Будут! – снова перебил Никольский. – Еще как будут! Вприпрыжку!..
Он прошелся туда-сюда и добавил:
– Бывших офицеров не два, а три. Ковальчук был младшим лейтенантом, разжалован за саботаж задания. Но это не важно, Белоконь. Вы все – без званий. Над каждым из вас – смертельный приговор, который по документам уже должен быть приведен в исполнение. Выполнение задания – ваш шанс избежать сурового возмездия, отдать свои жизни с пользой! Это единственная возможность отвратить от ваших родных всеобщую ненависть и презрение. Тебе понятно, дружок?
Белоконь промычал что-то утвердительное.
– Если фон Штупмфельд будет устранен, – сказал Никольский, – каждый из вас получит свой прежний статус. Никакого штрафбата. Этот период жизни будет просто вымаран из личных дел. У кого он, конечно, был…
Генерал поднял руку-крюк и продекламировал:
– Артиллерии старший сержант Белоконь Василий, кавалер ордена Боевого Красного Знамени, проявив геройство и мужество, верный воинской присяге, погиб в бою за социалистическое отечество. Посмертно приставлен к ордену Отечественной войны I степени… И число. Например, сегодняшнее.
Белоконь сидел недвижно. Так ничего и не спросив, он шумно допил очередной стакан чая.
– Под прежним статусом, – сказал Никольский, – я подразумевал именно это. Посмертное признание. У каждого из твоей группы есть родные, – пояснил он. – В основном в эвакуации. Понимаешь, к чему я веду? Родина не может кормить семьи преступников, в военное время это непозволительная роскошь. А вот семьи героев… Еще есть выплаты по орденам – это тоже хлеб…
– Мне позволят написать письмо жене? – спросил Белоконь.
– Никаких писем. Тебя сейчас вообще не существует. И только от твоих дальнейших действий зависит, в каком виде ты появишься в документах. Не хочешь стараться для себя, постарайся для своих детей. Их у тебя трое, помнишь?
– Помню, Роман Федорович.
– Вот и славно, дружок. И не забывай.
Никольский снова забрался в свое кресло и сделал знак лейтенантам. У Белоконя забрали стакан.
– Сегодня, – сказал старший майор госбезопасности, – у тебя на повестке неформальное общение с группой и получение амуниции. Мины, гранаты, личное стрелковое оружие… Минимальный сухой паек. Карты-схемы с маршрутами фон Штумпфельда… вернее, с маршрутами, которые он использует достаточно часто. На этот счет с вами проведут подробный инструктаж. В числе личного оружия получишь две винтовки для снайперов… Да, у тебя в группе два достаточно опытных снайпера – Ковальчук и Гвишиани. Красная Армия не разбрасывается кадрами. Эти люди сами выбрали свою судьбу, но, даже несмотря на это, у них есть возможность погибнуть при выполнении важнейшего боевого задания.
Белоконь почему-то вспомнил речь Керженцева перед строем штрафников.
– Группа выступает сегодня ночью, в двенадцать, – сказал Никольский. – Быть готовыми. Срок выполнения задания – двое суток. На третьи оно считается невыполненным. Все, можешь быть свободен. У тебя сегодня еще много дел.
Свежеиспеченный командир диверсионной группы – вот уж что-что, а это Белоконь раньше вряд ли мог предположить! – поднялся.
– Роман Федорович, разрешите спросить.
– Слушаю.
– Заместитель командира батальона Гвишиани… почему он здесь? На него повесили неудачную атаку штрафбата?