Месть смертника. Штрафбат
Шрифт:
Смертники в пылу стреляли во все, что движется. Им вслед понеслась разнузданная пальба сразу нескольких пулеметов. В мелькании трассеров и осветительных ракет диверсанты рухнули вниз и, очевидно, провалились сквозь землю. А вот саперам нужно было срочно уносить ноги, поскольку пулеметы естественным образом переключились на них. От полного уничтожения их спасло только то, что незадолго до выхода смертников из окружения там рухнула подкошенная взрывом вышка с прожектором.
Среди бегущих саперов в окопы к красноармейцам нырнул и Белоконь. Смирнова рядом не было. Его вообще не было в этом окопе. Вероятно, разведчик остался лежать на разминированном поле, сраженный сразу несколькими очередями. Смирнов не раз доказывал, что убить его не так-то просто, но безнадежный выход из «дольха» и не был чем-то простым. Диверсанты попрощались с жизнью, еще выбираясь из немецких окопов. Их точно должны были расстрелять перед позициями. Но там оказались саперы. Да еще эта удачно взорванная вышка… Белоконя спасло лишь невероятное стечение обстоятельств. Смирнова оно могло не спасти.
В окопах было полно солдат, и в темноте на Белоконя не обращали внимания. Он нашел себе место в одном из ответвлений траншеи. Здесь была устроена пулеметная точка, но сам пулемет отсутствовал, стоял лишь станок от него. Белоконь сел на ящик из-под патронов и прислонился спиной к рядам свежих, пахнущих смолой бревнышек, которыми были обложены стены окопа. Он долго сидел с закрытыми глазами, пытаясь отдышаться и унять бешено колотящееся сердце. В ушах звенело, и Белоконь на время выпал из шума и суеты окружающего мира.
Задание выполнено-выполнено-выполнено, твердил он про себя. Да, они со Смирновым молодцы.
Надо же, всего за один день он успел привязаться к человеку, к которому раньше испытывал отвращение. Смирнов вновь показал себя мастером своего дела. С его помощью сложные вопросы решились просто и почти сами собой. В том числе изначально нерешаемые вопросы. Например, прорваться через окопы немцев к своим, сея панику и сумбур. Да еще сделать это так, чтобы диверсантов не прикончили ни фашистские, ни советские пулеметы. Видно, последнее Смирнову не удалось – среди бегущих саперов его не было совершенно точно.
Из окружающего Белоконя гула стали вычленяться фразы, кое-как достигавшие его помутненного рассудка.
Совсем близко звучал усталый голос, принадлежавший явно немолодому человеку.
– Эк немец разошелся! – говорил он. – Хана теперь нашим ребятам…
– Они, наверное, и мины разобрать не успели, – откликался голос помоложе.
В обоих голосах Белоконь краем уха уловил знакомые нотки.
– Завтра нас прямо на эти мины и погонят, – сказал старший. – Вот и узнаем, успели или нет.
– Неужели теперь атака будет? Не отменят?
– Куда ж она денется. Командование спустило приказ. Пойдем вперед хоть по минам, хоть как. Такая наша доля, малец.
Голоса на некоторое время умолкли. Затем старший заметил:
– Дать бы сейчас по ним пару хорошеньких залпов из семидесяти шести! Сами же свои точки светят, так и просятся…
– Глупость, – авторитетно сказал младший, – раскроем свои батареи – так немцы по ним тут же минометами жахнут.
– Я те дам «глупость»! Какие минометы среди ночи?! Два раза ударить и откатить пушки. Замучаются пристреливаться! Поменьше разевай рот о том, чего не знаешь, салага. Я артиллерией командовал, когда не то что тебя не было, папаша твой еще сисю просил.
– Рядовой Дубинский, для вас я не салага, а товарищ младший лейтенант, – сказал молодой. – И о таких вещах знаю, может, и поменьше вашего, а все равно достаточно.
Старший невесело рассмеялся.
– Дожили, – сказал он. – Меня теперь что, каждый безусый курсант-медик будет военному делу учить? Ох, и попал я в передрягу… Мальчик, тебе самому не стыдно так говорить? С меня всего неделю, как шпалы сняли, но глупее я от этого не сделался. А кубики свои лейтенантские можешь смело засунуть себе в жопу. Это тут ты санинструктор, а я рядовой. А у себя я полковник, не хрен собачий.
Белоконь слушал голоса, как в бреду. Дубинский, точно. А второй – санинструктор Попов, молодой и подающий надежды специалист по лечению мочой…
Наверное, у Белоконя от перенапряжения снова что-то сдвинулось в голове. И он теперь принимает каких-то случайных солдат за знакомых, которые никак не могли сойтись вместе и вести подобную бредовую беседу. Или он повредился рассудком, или судьба действительно так жутко над ним подшутила?.. Судя по голосам, часть, в окопы которой он рухнул, – штрафная.
– Вы в штрафбате, товарищ бывший полковник, – сказал санинструктор, подтверждая догадку Белоконя, – а не у себя в полку. Здесь вы рядовой штрафник. И у вас почти нет шансов вернуться командовать артиллерией туда, где вы не хрен собачий.
Белоконь открыл глаза, но не увидел вокруг ничего, кроме темноты. Поднял голову вверх – звездного неба тоже не было. Всюду была темнота. Где-то стреляли пулеметы, раздавались крики, в окопах поблизости были слышны возня и голоса. Из них Белоконь различал только ближайшие – Попова и Дубинского.
– Братцы, – позвал он, – дайте водички…
Ему показалось, что призыва никто не услышал, но через пару секунд совсем рядом раздался голос Дубинского:
– Бери, чего же ты? Поить тебя, что ли?
– Ничего не вижу, – сказал Белоконь, поднимая руку.
В ладонь ткнулась открытая фляга. Он долго пил, потом вернул ее в темноту.
– Спасибо, товарищ Дубинский.
– Не за что. Ты, я смотрю, какой-то совсем неживой… Из саперов или из нашего штрафного брата? Весь в земле… Да и крови на тебе порядочно. Ранен?
– Штрафник я, – сказал Белоконь. – Не ранен, все в порядке.
– Ну, смотри. Зови, если что. Мы тут рядом сидим. Вон даже санинструктор. Хреновый, конечно, но уж какой есть. Поможет, если что.
– Не надо мне его помощи.
Белоконь хотел спросить Дубинского, за что его отправили в штрафбат, но им вдруг овладела апатия. Отправили и отправили. За что-то. Мало ли, взболтнул что лишнее, кто-то донес. Здесь это уже не важно. Дубинский его не узнал – и ладно. Близко знакомы не были. Как и с Поповым. Это хорошо, ему сейчас не до знакомых.