Месть старухи
Шрифт:
– Луисита, почему ты не говоришь мне «папа»? Ведь я тебя вывез из того гадюшника и привёз сюда! Иди ко мне, милая моя девочка!
В глазах девочки на миг мелькнуло что-то тревожное, затем они заулыбались, а рот проговорил со смущением:
– Мне неловко как-то!
– Да? Миру ты сразу стала называть мамой. Когда же я дождусь? Антик ещё через год сможет такое сказать, а мне не терпится побыстрее. Ну!
Луиса смущалась, но потом покраснела, и проговорила запинаясь:
– Хорошо… папа! – и уткнулась тут же взмокревшим лицом в шею Хуана.
– Вот и молодец! Вот и хорошо, моя доченька! По этому поводу проси что хочешь. Ну, говори! И утри лицо.
– А это можно, папа?
Хуан сделал страшное лицо, улыбнулся и ткнул её пальцем в бок.
– Можно не отдавать Талу этой сеньоре? Мне так не хотелось бы!
– Почему ты решила, что её куда-то могут отдать? – Хуан серьёзно глянул в бегающие глаза девочки.
– Мне так показалось, папа. Эта сеньора мне не нравится. И маме тоже...
– Всё-то ты знаешь, всё слышишь! Ну и дочь у меня. Но что я могу на это сказать? Это слишком трудный вопрос, Луисита. Эго так просто не разрешишь.
Девочка погрустнела, а затем проговорила решительно:
– Тала не согласится! Ни за что! Я ей этого не позволю!
– От неё мало что зависит, моя хорошая. Но не будем забегать вперёд. Я хочу дождаться возвращения сеньоры. А ты пойди к маме. Ей тоже хотелось бы узнать об этом побольше, – Хуан поцеловал Луису в щёку и подтолкнул.
Габриэла вернулась в столовую довольно скоро. Вид её был мрачным, угрюмым. Она молча села, помолчала, оглянувшись. Налила себе вина и целиком выпила его.
Хуан молча смотрел на неё, гадая, скажет ли ома о результатах её попытки склонить Мунталу на свою сторону.
– Это за мои грехи мне наказание божье, Хуан! – наконец произнесла убитым голосом Габриэла. – Она не хочет признать во мне свою мать.
Хуан долго смотрел себе под ноги, всё размышлял, что ответить на эти горестные слова несчастной матери. И ничего не приходило на ум.
Габриэла вновь налила фужер до краёв и тут же выпила.
– Габи, не бросайся в другую крайность, – наконец молвил Хуан. – Ты свалишься с ног. Что хорошего будет? Остановись. Чего ты ждала от Талы? Она у нас впервые почувствовала настоящую любовь к себе. Это как первая, юношеская любовь. Она самая чистая, непорочная. Её трудно затмить словами.
– Это за мои грехи! Теперь я точно это знаю. Но что же делать? Я так надеялась! Она только дёргала плечом и ни слова не ответила, узнав, что я её мама. Ей, видимо, трудно поверить, что это так.
– Учти, что те деньги, которые ты передавала для неё, шли на попойки приёмных родителей. Она это знала, говорила нам. Так что ты хочешь теперь! Ей кажется, что это тоже твоя вина.
– Боже! Сколько ошибок я совершила! Простится ли мне когда-нибудь это?
– Успокойся, Габи. Тебя уже развезло. Пойдём, я отведу тебя в комнату. У тебя ещё будет достаточно времени поразмыслить над всем, что свалилось на тебя. Вставай же!
Хуан поднял отяжелевшее тело Габриэлы. С трудом поднялись на второй этаж, и Хуан позвал служанку.
– Уложи сеньору в постель. Пусть спит. Не забудь воды оставить в кувшине. Пока, Габи! Спи спокойно. Утром всё будет выглядеть иначе.
– Что-то мне неспокойно с Габриэлой, – молвил Хуан, встретив вопросительно смотрящую на него Миру. – Не случилось бы худшего. Она слишком переживает прошлые ошибки, как она это трактует.
– Что с нею? – Эсмеральда пытливо глядела на мужа.
– Перепила! На ногах не держалась, и всё что-то бормотала про грехи и всякую чепуху. Ты не беспокойся, дорогая моя девчонка! Я умею держать слово! – Хуан бодро улыбнулся, чмокнув жену в висок. – Не волнуйся, а то молоко пропадёт. Чем кормить нашего первенца будешь?
– Знаешь, мне не очень понравилось, что она вроде бы собирается гостить у нас несколько дней. Я всё время в напряжении.
– Пустое! Ничего не будет, милая рыбка! Ты говорила с Мунталой?
– Она ещё дуется. Но заявила, что не хочет иметь мамой Габриэлу. Мне так жаль её, Хуан! Это её первая трагедия в этой её жизни. Как она её переживёт?
– Бедняжка! Завтра надо поговорить с Габриелой. Пусть не настаивает на своём материнстве. Я с тобой должны убедить её в этом.
– Ты так считаешь? – вскинула глаза в удивлении и радости Мира.
– А почему нет? Мы все привыкли считать Мунталу членом своей семьи. Пусть у нас будет уже две дочери. Надеюсь, ты не собираешься воспитывать их в духе мелочного аристократизма? Мне бы этого не хотелось.
– Любимый! Обещаю, что этого не произойдёт! Слишком много условностей и разного рода ограничений и иносказаний. Это не по мне, мой Хуанито!
– Ну тогда не о чём и говорить. Успокойся и не думай о плохом.
На следующий день и Мира и Хуан долго собирались с духом, чтобы начать неприятный разговор с Габриэлой.
– Поговорим? – посмотрел Хуан в глаза женщине, давая понять, о чём будет разговор.
Габриэла неопределённо подняла бровь, затем согласно кивнула.
– Пройдём в сад. Там нам никто не помешает. Мира слишком занята ребёнком, и мы спокойно сможем всё обговорить.
Габриэла с напряжением посмотрела в глаза Хуану. Они были достаточно спокойными и лишь выдавали некоторое волнение по поводу предстоящего разговора.
– Габи, что ты намерена делать? Это нас сильно трогает и беспокоит.
Та сжала губы в тонкую полоску. Молчала недолго.
– Я ещё не пришла ни к какому решению. Мне принять его очень сложно. Дочь не хочет меня признавать. Это обидно, но она в какой-то мере права.
– Даже в большой мере, Габи. Даже твои деньги нисколько не оолегчили жизнь Мунталы. Всё пропивалось! Это установлено точно.
– Понимаю. Я не осмелилась открыто ничего делать! И теперь пожинаю плоды такого отношения к дочери. Я в растерянности, Хуан!