Место назначения неизвестно (др. перевод)
Шрифт:
– Да, – согласился Питерс, – это будет нелегко, но нет ничего невозможного.
– Рада слышать это от вас, – промолвила Хилари. – О, как же я рада это слышать!
Он сочувственно посмотрел на нее и спросил:
– Вас это место угнетает?
– Очень сильно. Но это не то, чего я на самом деле боюсь.
– Не то? А чего же?
– Я боюсь к нему привыкнуть, – созналась Хилари.
– Да, – задумчиво произнес американец. – Да, я понимаю, что вы имеете в виду. Здесь происходит нечто похожее на массовое внушение. Мне кажется, вы правы на этот счет.
– Думаю, было бы более естественным, если бы люди
– Да, да, я тоже так считаю. На самом деле, я пару раз задумывался о том, нет ли в этом какого-нибудь маленького фокуса.
– Фокус? Что вы хотите этим сказать?
– Ну, если называть вещи своими именами, – наркотик.
– То есть какое-то вещество?
– Да. Понимаете, это вполне возможно. Можно подмешивать в еду или питье что-то, что делает людей… как бы это сказать?.. покорными.
– Но существует ли такой наркотик?
– Это не вполне по моей части. Есть лекарства, которые дают людям, чтобы успокоить их, чтобы сделать более податливыми перед операцией и так далее. Есть ли какое-нибудь вещество, которое можно вводить в организм в течение длительного времени, причем так, чтобы со временем его действие не ослабевало, я не знаю. Скорее, я склонен считать, что этот эффект создается воздействием на разум. То есть мне кажется, что кое-кто из этих организаторов и администраторов неплохо поднаторел в гипнозе и психологии. Нам, без нашего ведома, постоянно внушают, что нам хорошо здесь живется, что мы движемся к достижению нашей высшей цели, какой бы она ни была, и все это дает определенный эффект. Понимаете, таким способом можно многого добиться, если его применяют люди, знающие свое дело.
– Но мы не должны поддаваться! – запальчиво воскликнула Хилари. – Мы не должны ни на миг допускать мысли о том, что жить здесь – правильно.
– А как считает ваш муж?
– Том? Я… о, я не знаю. Это так сложно! Я… – Она умолкла на полуслове.
Она вряд ли могла передать своему собеседнику, какой причудливой жизнью жила здесь. Уже десять дней она делила квартиру с совершенно чужим для нее мужчиной. Они спали в одной спальне, и, лежа без сна по ночам, Хилари слышала, как он дышит на второй кровати. Оба они приняли это условие как нечто неизбежное. Хилари была замаскированной шпионкой, готовой сыграть любую роль и притвориться кем угодно. Тома Беттертона она совершенно явно не понимала. Он казался ей ужасным примером того, чем может стать блестящий молодой ученый, несколько месяцев проживший в давящей атмосфере Объекта. Он не мог в отличие от многих других спокойно принять свою участь. Он не получал удовольствия от своей работы, и Хилари казалось, что его все сильнее тревожит собственная неспособность сосредоточиться на этой самой работе. Пару раз он повторял то, что сказал ей в первый вечер: «Я не могу думать, во мне как будто всё пересохло».
«Да, – думала она, – Том Беттертон, будучи подлинным гением, нуждался в свободе больше, чем большинство остальных здешних обитателей. Внушение не сумело компенсировать ему потерю свободы. Только в идеально свободных условиях он способен заниматься творческим трудом».
Ей казалось, что Беттертон близок к серьезному нервному срыву. К самой Хилари он относился со странной невнимательностью. Она не была для него женщиной,
По сути, это очень напоминало то, что сказал Питерс. Но была огромная разница в том, как это говорилось. Питерс говорил, как молодой, энергичный, сердитый, разочаровавшийся в чем-то человек, уверенный в себе и намеренный потягаться силой воли и разума с огромной организацией, в которой очутился. А мятежные воззвания Тома Беттертона были словами человека, оказавшегося у предела, почти сошедшего с ума от желания сбежать. Но Хилари неожиданно подумалось, что, возможно, через шесть месяцев она и Питерс тоже станут такими. Возможно, то, что начиналось, как здоровое возмущение и разумная уверенность в собственной находчивости, в итоге превратится в безумное отчаяние крысы, попавшей в ловушку.
Ей хотелось бы рассказать обо всем этом своему собеседнику. Если бы только она могла сказать: «Том Беттертон – не мой муж. Я ничего не знаю о нем. Я не знаю, каким он был до того, как прибыл сюда, и я совершенно растеряна. Я не могу ему помочь, потому что не знаю, что мне сказать или сделать». Тщательно подбирая слова, она в конце концов произнесла:
– Сейчас Том кажется мне чужим. Он… ничего не рассказывает мне. Иногда мне кажется, что эта несвобода, ощущение того, что он заточен здесь, сводит его с ума.
– Возможно, – сухо отозвался Питерс, – это вполне может так подействовать.
– Но скажите мне… вы так уверенно говорили и том, что надо выбраться отсюда. Как мы можем это сделать? Есть ли у нас хоть один шанс?
– Я не имею в виду, что мы, допустим, сможем уйти отсюда послезавтра, Олив. Все нужно тщательно продумать и спланировать. Знаете, люди ведь сбегали и из куда более сурового заточения. Очень многие американцы, да и люди, живущие по вашу сторону Атлантики, писали целые книги о побегах из немецких тюрем.
– Это совсем другое дело.
– По сути – нет. Если есть вход, есть и выход. Конечно, отсюда нельзя прорыть туннель, и это мешает нам прибегнуть ко многим хорошим проверенным методам. Но, как я и сказал, если есть вход – есть и выход. Находчивость, маскировка, умение сыграть свою роль, обман, подкуп и коррупция – все это может помочь. Нужно научиться подобным вещам, нужно обдумать план. И вот что я вам скажу: я выберусь отсюда, даю слово!
– Я верю, что вы выберетесь, – сказала Хилари, потом добавила: – Но выберусь ли я?
– Ну, у вас другая ситуация.
В его голосе звучало смущение. Несколько мгновений Хилари гадала о том, что он имел в виду. Потом сообразила, что у нее, как предполагала ее легенда, были иные цели, и они были достигнуты. Она прибыла сюда, чтобы воссоединиться с любимым мужчиной. Если бы сейчас она примкнула к Питерсу только потому, что ей отчаянно хочется отсюда сбежать, это выглядело бы подозрительно. Она почти решилась сказать ему правду, но чувство осторожности остановило ее. Она пожелала Питерсу доброй ночи и ушла с крыши.