Место явки - стальная комната
Шрифт:
Здесь, в этом кабинете рождались идеи и страхи, которыми кормились все ретрограды в России — тогда и до сих пор».
Книга Радзинского, которую я цитирую, издана в 2006 году. Неужели «до сих пор»?! А ведь он прав. Лет пять назад сходное мое рассуждение в статье о Толстом для довольно известной газеты главный редактор перед публикацией вычеркнул. Чего он сегодня-то убоялся?..
Не утруждаясь усилиями пойти на открытый спор с Толстым на плацдарме мыслей, для чего потребовались бы и убедительные суждения, и адекватный публицистический талант, чего не оказалось, Победоносцев предпочел действовать на плацдарме власти. Недаром еще раньше он предлагал императору Александру III заточить неугомонного писателя в Спасо-Евфимиевском Суздальском монастыре —
Победоносцев не успокоился и, возглавив Синод, породил свое достославное, позорящее всю думающую Россию «Послание». Но авторитет Толстого сокрушить не удалось, на него уже «смотрел весь мир», смотрел и прислушивался к нему.
До последних минут его жизни официальная церковь не оставляла Толстого своим вниманием. Лелеялась надежда, что покается, пойдет на согласие. Дабы не упустить момент, вблизи великого Льва всегда держали специально заряженных служителей, готовых принять покаянное исповедание, коли выпадет подходящий шанс. Так и в Гаспре было в 1901, и в Ясной Поляне, и в Астапово в 1910-м.
Отношение Толстого ко многим чертам официальной церкви и, наоборот, церкви к толстовскому христианству, ставшего следствием его неукротимого желания во всем доходить до самой сути — важная линия духовной биографии писателя. Ее невозможно замолчать, сделать вид, что ничего такого не было. Если уж из песни слова не выкинешь, то из истории и подавно. Перед нами важная составляющая духовных поисков писателя — от сравнительно молодых лет до последнего часа.
В «Ясной Поляне» эта проблематика не в центре, она, как говорится, не главная, но она присутствует и добавляет действию трагизм еще и потому, что все касающиеся этой темы слова — подлинные толстовские, а его краткий диспут со священником — цитата из полностью автобиографической пьесы «И свет во тьме светит». Опираться в данном случае на собственные импровизации и фантазии, а не на действительный толстовский текст, я считал для себя недопустимым.
Остается заметить, что эта часть сюжетного наполнения моей пьесы не вызвала никаких возражений советской цензуры, она все оставила так, как было написано. И понятно почему: тогда это было «в русле». Интересно, а как бы отнеслась к этой объективно существующей проблеме цензура сегодняшняя, дала бы она нашей национальной гордости, нашему великому классику произнести со сцены реально сказанные им когда-то слова? Вопрос, конечно, интересный. Мы же сегодня имеем счастье жить вообще без цензуры. Унизить Толстого запретом сегодня не может никто… Вот бы проверить: так ли это?..
В постановке Я. Киржнера и отец Герасим, на премьере его играл артист В. Мальчевский, потом — народный артист Б.Каширин, и Звягинцева в исполнении К. Барковской получились вполне живыми людьми, а не сухими знаками сюжета. В их подлинность верилось, было видно, что данные персонажи вполне искренне преданы своему тайному делу. От этого становилось еще страшнее за главного героя. Не так опасны коварные враги, как искренние…
А далее последует большая сцена обеда. И семья, и гости сидят за столом, «играя разговорным мячиком», по выражению Толстого. И тут — все внимание сосредотачивается на Льве Николаевиче, на его суждениях, шутках, вопросах, которые он обращает к домочадцам. Аура искренней симпатии к нему распространяется в зрительном зале — это чувствуется почти физически. Резкий, остроумный и трогательный старик царит на сцене. Но и брезжит тревога за него: к чему все клонится, откуда угроза?.. Режиссер мастерски сотворял общую музыку сцены из мелодий отдельных персонажей, все отчетливо слышны, а прежде других мелодия Софьи Андреевны, в которой полифония — от озабоченности здоровьем мужа до радости, что наняли в сторожа чеченца — порубки прекратились.
Ставят на граммофон пластинку, Толстой просит развернуть его трубой к обслуге — чтоб и они слышали.
Щеголев-Толстой и серьезен, и парадоксален, и самоироничен. «Это Тургенев, будь ему неладно, придумал обозвать меня «великий писатель земли русской». А почему, спрашивается, земли, а не воды?» Шаг за шагом, через парадоксы, перепады настроений, игру мыслей и эмоций Щеголев убеждает зрителей в незаурядном человеческом масштабе своего героя.
В целом же, если говорить о второй половине первого акта, действие здесь построено на разработке двух сюжетных узлов: один остроконфликтный, другой — сугубо лирический… Первый — это отношения в треугольнике Толстой, Софья Андреевна, Чертков, второй — Софья Андреевна и Лев Николаевич, вспоминающие молодость.
По опубликованному варианту пьесы ностальгический эпизод объяснения в любви должны были разыграть два молодых актера — юная Софья и молодой Лев. Киржнер предложил свое решение. Он знал своих актеров, знал их возможности! У него Александр Щеголев и Надежда Надеждина, «не покидая» своего возраста, в тех же самых своих преклонных годах, в которых пребывают весь спектакль, оказываются сидящими в двух креслах и, подкрепленные переменами света, музыкой, во всеоружии своих голосовых возможностей, переносятся в юность и в этом же эпизоде, в той же мизансцене возвращаются в сегодня, в свою беспокойную старость. «Больше любить не могу… Люблю до последней крайности» — говорит она. «А я-то тебя как люблю!.. И люблю тебя, и страдаю, и жалею, что ты страдаешь…» — откликается он.
Получилась одна из лучших, безошибочно впечатляющих сцен спектакля.
Труппа Омской драмы была в те годы очень сильной и ровной. Все, что было необходимо для «Ясной Поляны» в ней нашлось. Актеры понимали, что по-настоящему развернутых ролей здесь не много — Толстой, его жена, Чертков, но и то, что досталось остальным, игралось самоотверженно, с полным пониманием ответственности за целое.
Как известно, реальная Софья Андреевна скромно и достойно оценивала ту непростую жизненную роль, что выпала на ее долю. «Я не Толстая, я жена Толстого», — говорила она. В таком ключе и играла ее Надежда Владимировна Надеждина. Актриса словно намекала: и я не Щеголева, я только жена Щеголева. Она как бы держалась в тени своего яркого мужа, своей корректной, то, что называется, ансамблевой игрой, талантливо звучала в дуэте, помогая Щеголеву развернуться во всю мощь.
И в жизни то была замечательная супружеская пара.
В одном из писем Щеголева ко мне есть такое сообщение о сыне: «А в нашем Ванечке уже 191 сантиметр!»
Омский дом актера носит сегодня имя Ножери Чонишвили. Это его сын Сергей ярко продолжает фамилию в Ленкоме Марка Захарова, много и успешно снимается в кино и на телевидении. А в «Ясной Поляне» его отец, старший Чонишвили, актер милостью Божьей, омский грузин, как он себя называл, играл Черткова. И статью своей, и многозначительной умной обходительностью он точно «попадал» в эту роль. Его Чертков был равномерно сдержан, и также равномерно в каждое мгновение взрывоопасен. Последнее — по адресу Софьи Андреевны. К Толстому — пиетет, но очень достойный, без малейшего самоуничижения. На мой взгляд, Чонишвили был безупречен в трактовке этой непростой фигуры, оставшейся в истории благодаря свой близости к гению и действительно много сделавшей для распространения толстовских мыслей и писаний.
Второй акт начинается с той сценки в деревне, что перекочевала из «Свет во тьме светит». Все обоснования такого цитирования приведены выше. Здесь Толстой общается с крестьянами. Я заканчиваю эпизод тем, что главу семьи, единственного кормильца, Петра, арестовывают за порубки в господском лесу. Лев Николаевич пытается не отдать несчастного, но не получается — сотский непреклонен.
Строго говоря, без этой сцены можно было бы и обойтись, сюжет в целом потерял бы не много. Но пострадала бы полнота представления о Толстом как о печальнике народном, недаром же он сам себя называл «адвокатом стомиллионного земледельческого народа». В прозе такое можно объяснить словами, в театре — надо показывать.