«Метаморфозы» и другие сочинения
Шрифт:
9. Чтобы не показалось вам, что я выдумываю, по обычаю поэтов, что-то невероятное, приведу сперва пример такой взвешенной середины. Мы видим, что схожей утонченностью тела обладает состав облаков. Будь они настолько легки, чтобы совершенно лишиться веса, никогда бы в горах, как часто мы замечаем, не венчали бы они, сгрудившись, вершину возвышающегося утеса, подобно изогнутому ожерелью. Далее, будь они по природе столь плотны и тяжелы, что не облегчала бы их никакая легкость бодрая, право, не иначе, чем куски свинца или камень, падая, ударялись бы они о землю. Однако они подвижны и легко гонимы во все стороны, руководимые в море воздушном ветрами-кормчими; понемногу меняясь, они появляются то ближе, то дальше, и вот, влагой оплодотворенные, низвергаются вниз, словно разрешаясь от бремени; более влажные идут ниже строем хмурым, шагом ленивым, а более сухие бегут выше, и, подобные руну, несутся они строем седым, полетом стремительным.
Разве ты не слышал, как Лукреций красноречиво рассуждал о громе?
Первое.10. Но если «летают в горних высотах» тучи, которые от земли восходят и обратно на землю нистекают, что можешь ты подумать о телах демонов, которые созданы куда более тонкими?! Ведь они не слеплены, как тучи, из мутных облаков и тяжелого тумана, но сплавлены из воздуха, элемента самого чистого, прозрачного, светлого. Они невидимы людям без нужды, но только если сами себя захотят чудесно показать, ибо нет в них землистой плотности, которая могла бы занять место света, став препятствием для нашего взора, которому необходимо на эту плотность натолкнуться и замедлиться. Нити тела у них прозрачны, сияющи и тонки до того, что лучи наших очей прозрачность пропускает, сияние отражает и тщетными их делает тонкость. Отсюда и Гомерова Минерва, которая, усмиряя Ахилла, вторгается в собрание греков. Если вы немного подождете, греческие стихи мы провозгласим по-латыни. Впрочем, вот они и сейчас. Итак, Минерва, как я уже сказал, приходит по велению Юноны успокоить Ахилла,
видима только ему, никому из прочих незрима.Отсюда и Вергилиева Ютурна, которая, помогая брату, вторгается в битву,
в гущу вмешавшись мужей, но для них совершенно незримо(точно так, как хвастался относительно своего щита Плавтов воин),
сражая взоры в неприятельском строю.11. Не буду задерживаться на примерах: обычно из числа демонов поэты придумывают — и недалеко от истины — богов, которые людей любят или ненавидят, одним благожелательствуя и помогая, другим, наоборот, вредя и противодействуя. Они жалостливы, негодующи, унылы, веселы и испытывают все чувства человеческой души: такие же движения сердца и волнения ума несут их по кипящему потоку всяческих замыслов, а эта бурность и смятенность изгнаны прочь от безмятежности богов. Ведь все небожители с вечной неизменностью обладают одинаковым состоянием ума, который не покинет никогда своих границ, чтобы обратиться к скорби или радости, который не изменит никогда свой вечный путь ради какого-то случайного состояния, ни под действием силы другого — ведь нет ничего могущественней бога, — ни по своей воле — ведь нет ничего бога совершенней. В самом деле, о ком можно подумать, что он — совершенство, если он переходит от прежнего состояния к другому, лучшему? Ведь добровольно стремится к новому именно тот, кому прежнее тягостно, и не может последовать перемена мысли иначе, чем при непрочности прошлого. Поэтому не должно, чтобы бог был подвержен временному осуществлению любви или ненависти. По этой причине жалость и негодование его не трогают, скорбь не угнетает, ничего он не творит со страстью, но, свободный от всех душевных волнений, никогда не печалится, никогда не радуется, ничего внезапного не вожделеет и не избегает.
12. Но все это и прочее того же рода вполне соответствует срединности демонов. Они находятся между богами и нами как по положению места, так и по нраву ума, имея общим с высшими бессмертие, с низшими — чувственность, ибо подобно нам они могут чувствовать все, что возмущает душу и ласкает, так что гнев их возбуждает, жалость сгибает, дары понуждают, мольбы смягчают, обиды ожесточают, почести умилостивляют и все прочее так же, как и нас, изменяет. Итак, охвачу все определением: род демонов — существа одушевленные, дух — разумен, душа — чувственна, тело — воздушно, время — вечно. Из пяти свойств, упомянутых мною, первые три — те же, что и наши, четвертое — их собственное, последнее — общее с бессмертными богами, от которых они отличаются, однако, чувственностью. Думаю, что я не ошибся, назвав их чувственными, поскольку они подвластны тем же, что и мы, волнениям души.
13. Поэтому все-таки следует верить различным священнослужениям и многообразным жертвоприношениям. Ведь некоторые из числа этих богов радуются ночным или дневным, явным или тайным, веселым или мрачным жертвам, обрядам и обычаям: многие египетские боги — трещоткам, большинство греческих — хору, а варварские — шуму кимвалистов, тимпанистов, хоравлетов. Все остальное в священных обрядах также очень различно от места к месту: шествие процессий, молчание мистерий, служение жрецов, послушание приносящих жертвы, а также богов изображения и украшения, храмов поверия и расположение, жертв кровь и цвет. Все это, сообразно нравам каждого места, утверждено обычаем, и часто мы узнаем из пророчеств и сновидений, что если чем-либо пренебрегли в священнодействии или по лености, или по надменности, то божества негодуют. Такого рода примеры у меня в избытке, но настолько они общеизвестны и многочисленны, что всякий, кто примется их припоминать, непременно больше упустит, чем перечислит. Поэтому я намерен в настоящее время посвятить свою речь предмету, в отношении которого если не у каждого определенная вера, то определенно у всякого есть какое-то общее представление. А именно, предстоит изложить по-латыни, какие разновидности демонов приняты философами, чтобы вы могли лучше и подробней узнать о пророческом даре Сократа и о божестве ему дружественном.
14. Итак, в каком-то смысле и человеческая душа даже сейчас, когда она пребывает в теле, именуется демоном:
…или боги жар этот мне в душу влагают, ‹О Эвриал, или каждому бог — вожделение злое?›Значит, и «доброе вожделение» души — это — добрый бог. Поэтому некоторые считают, как прежде говорилось, что людей блаженных называют «эвдемонами», то есть имеющими доброго демона, или душу, совершенную в добродетели. Его, как я толкую (не знаю, хорошо ли), можешь, конечно под мою ответственность, назвать на нашем языке Гением. Этот бог, которым для каждого является его душа, хотя бессмертен, рождается некоторым образом вместе с человеком, и молитвы, с которыми умоляют «Гения и колена», доказывают мне с очевидностью, что мы есть некий состав и соединение, ибо эти два имени охватывают и тело и душу, общностью и связью которых мы являемся.
Второй вид демонов — это человеческие души, когда, после уплаты долгов жизни, они отреклись от своего тела. Я нашел, что их на древнем латинском языке называли Лемурами. Из этих Лемуров тот, кто заботится о своих потомках и владеет домом как мирное и безобидное божество, называется Ларом Семейным, а тот, кто, по заслугам преступной жизни, лишен жилища, наказывается беспредельным блужданием и как бы ссылкой: пугало, для добрых людей пустое, а для дурных весьма опасное! — род этот обычно называют Ларвой. Если неясно, кому из них какая выпала участь, Лар это или Ларва, мы пользуемся именем бога Мана, слово «бог» добавляя, понятно, ради почтения. Называют же богами тех из их числа, кого после справедливого и благоразумного управления колесницей жизни люди почитают словно кумиров, уделяя им повсеместно храмы и священодействия. Таковы в Беотии Амфиарай, в Африке — Мопс, в Египте — Осирис, иные у других народов, а Эскулапий повсюду.
15. Это было разделение тех демонов, которые находились когда-либо в человеческом теле. Есть и другие, не уступающие им числом, но далеко превосходящие достоинством. Это — более высокий и священный род демонов, которые всегда свободны от пут и оков тела и начальствуют над определенными силами. В их числе — Сон и Любовь, которым даны силы противоположные: бодрость — Любви, а Сну — дрема. Как утверждает Платон, из этого высшего сонма демонов уделяется каждому человеку особый свидетель и страж жизни, который, никому не видимый, всегда присутствуя, судит не только дела, но даже мысли. Когда жизнь кончается и надо возвращаться, тот, кто нам придан, тотчас хватает своего пленника и увлекает его на суд, и там, присутствуя на слушанье дела, изобличает, если солгут, подтверждает, если скажут правду; и всецело по их показаниям выносится приговор. Поэтому все вы, слушая это божественное суждение Платона в моем изложении, приучите свои души к мысли о том, что в действии или размышлении нет для этих стражей ничего сокрытого ни в душе человека, ни вне ее, ибо во всем они внимательно участвуют, все проверяют, все понимают, в самых потаенных мыслях, подобно совести, обитают. Тот, о ком я говорю, — это твой страж и частный руководитель, твой домашний хранитель и собственный попечитель, твой доверенный поручитель, неотъемлемый надзиратель, неотступный свидетель, дурного хулитель, доброго покровитель. Он, если блюсти его благочестиво, познавать ревниво, почитать благоговейно (как почитал его Сократ: справедливостью и непорочностью), будет для тебя в неясном деле — промыслитель, в сомнительном — учитель, в опасном — хранитель, в бедности — обогатитель, который сможет тебе или через сновидения, или через знамения и даже, если есть необходимость, наяву беду предотвратить, удачу подарить, униженное возвысить, шаткое укрепить, темное прояснить, к счастью направить, в несчастье поправить.
16. Далее. Удивительно, что Сократ, муж совершеннейший, мудрость которого засвидетельствована самим Аполлоном, этого своего бога знал и почитал?! Что был его страж, которого я, пожалуй, назову Ларом Сожителем, таков, что запрещения его запрещали, предостережения предостерегали, наставления наставляли?! Неужели мудрость оставила свои обязанности, и Сократ нуждается не в совещании, а в предвещании, чтобы, хромая в сомнениях, опереться на прорицания?! Но многое есть, многое, в чем даже мудрецы прибегают к оракулам и гадателям!
Разве у Гомера, как в огромном зеркале, ты не видишь совершенно ясно, что разделены эти занятия: особо — пророчество, особо — мудрость? Когда случился разлад меж двумя столпами войска, Агамемноном, сильным правителем, и Ахиллесом, мощным воителем, и потребовался муж, которого красноречие прославлялось, опытность вспоминалась, кто осадил бы надменность Атрида, укротил бы свирепость Пелида, кто привлек бы их весомостью, примерами убедил, рассуждениями смягчил. Кто в такое время выходит сказать речь? Не оратор ли Пилосский, у кого и слова обходительные, и опытность осмотрительная, и старость почтенная; о ком все знали, что его тело ослаблено годами, душа сильна разумом, речь исполнена сладостью?