Метод Пигмалиона
Шрифт:
Влюбленные легко рифмуют. Раньше, сколько я ни пытался, мне не удавалось сделать это хорошо: вечно получалась какая-то непонятная ерунда, но не сейчас, когда сердце было полно любви. Мне хотелось рассказать о своих чувствах. Мой стих не был манифестом, он не призывал, но он обращался к людям, говорил им о том, в чем я хотел признаться, не признаваясь. Совершить желанный акт, не раскрывая лица. Провести психоанализ без психоаналитика.
В один день жизнь заиграла новыми красками. Но он, как и все дни, подошел к концу. Я уснул довольный, когда обе стрелки сошлись на двенадцати.
Во сне я шел за руку с девушкой, которая мне ранее уже снилась. Мы делали очень маленькие шажки, медленно перебирая ногами. Внутри все сжималось, мне было больно и одновременно тошно. Подойдя к машине, я произнес немного детским голосом:
– Когда мы станем старше, я на тебе женюсь.
–
Сон прервался. Я поднялся на кровати, посмотрел на часы: оставалось восемь минут до подъема. Никак не мог прийти в себя. Был весь потный от волнения. Хотелось скулить, как собака, от той боли, которая перенеслась из сна в реальность. Подойдя к окну, я открыл створку. Тело обдало холодным воздухом. На улице было еще темно, но люди уже стекались к остановке. Продышавшись, я попытался припомнить хоть что-то подобное в истории своей прожитой жизни, но девушка была совершенно незнакомой и ничего связанного с ней более не приходило на ум. Все было незнакомым. В какой-то момент я даже подумал, будто это мое прошлое, которое я не помнил по какой-то причине, но быстро откинул эту версию, поскольку во сне мне было больше десяти лет, насколько я мог судить, а жизнь после десяти лет я помнил. В голове от этого все смешалось.
Я торопливо шел по тротуару, глядя под ноги и рассуждая про себя, насколько этично любить свою ученицу. Педофилия полностью исключалась, поскольку вторичные половые признаки были уже налицо, что для педофилии, как для диагноза, было совершенно невозможным. Педофилы предпочитали детей примерно до двенадцати лет, испытывая к ним сильнейшее сексуальное влечение. Развивающиеся первичные и вторичные половые признаки у детей педофилы браковали и исключали таких детей из зоны интересов. Сашке было шестнадцать, и ее грудь из второго размера стремилась к третьему. То есть педофилом я быть в принципе не мог. Что до сексуальных мыслей про старшеклассниц, то это было абсолютной нормой, про которую почему-то в педагогическом университете не рассказали. Может быть, я пропустил этот день. Не знаю. Смущал другой аспект проблемы: она была моей ученицей. Я был старше ее на восемь лет. Не то что бы мои чувства были неправильными и я этого боялся, нет: любовь не бывает неправильной, а оценочные общественные суждения – лишь попытка управлять человеком. Дело в другом: она была еще подростком. Да и кто сказал, что она чувствует что-то в ответ? Никто этого не говорил.
Урок начался с девятого класса. Поскольку была литература, я решил самореализоваться, раскрыться и рассказать о написанном стихе.
– Стихи могут сочинять все. Это не какая-то специфичная привилегия отдельных единиц. Вовсе нет, не заблуждайтесь! Когда человек влюблен, он может творить и сам приходит к стихосложению по внутреннему зову души. Как в психиатрии любая болезнь встречается в норме, так и в творчестве: любой человек – творец, дело только в состоянии и внутренних мотивах. Влюбленный поэт пишет словами любви, задумчивый писатель – научными терминами, психически нездоровый человек живет чрезмерно выраженным симптомом. Недостаток дофамина – болезнь Альцгеймера, переизбыток – шизофрения.
Я увлекся и прочитал свой стих, при этом даже не понял, что сдал себя с потрохами юной аудитории.
– А вы влюблены? – спросила Саша. Я впал в ступор, она занервничала и продолжила: – Ну, вы сказали, что это особенное состояние, а раз вы придумали это стихотворение, значит, вы в нем были и вы влюблены, верно?
Я смотрел на нее и не знал, что ответить. Организм меня сдавал. Ноги сами привели к ее парте. Александра была на расстоянии вытянутой руки, смотрела на меня большими глазами, а я про себя думал: глупое сердце, не предавай!
– Нет, – отрезал я после длинной паузы.
Понимая, что раскрываю себя, ведь можно было ответить иначе, и что, черт возьми, все заметили то, что я нервничаю, я по-быстрому дал задание, чтобы остаться наедине со своими мыслями и отвести от себя внимание учеников. От волнения я вспотел и устыдился.
После этого урока у меня было часовое «окно», и мне удалось подумать о многом. Я поставил себе в укор случившееся, отругал, решил, что нужно держаться Ольги, а Саша слишком молода, нам не по пути, у нее другая жизнь, счастливая, а что ей могу дать я, человек, которого столько били, чуть не изнасиловали, обоссали, который кидался в людей своим дерьмом, который даже не знает, куда идет, у которого нет ничего за душой и который значительно старше ее? Последнее я проглотил с трудом, поскольку оно было, в общем-то, самым главным. Этим я упрекал себя больше всего. Все упиралось именно в возраст. Может, потому я и вернулся в школу, что не успел полюбить в школьные годы. Может, каждый должен неудачно полюбить в школе и только потом идти дальше, и, пока это не сделает, не должен покидать школу. Что-то вроде запоздавшего птенца, которого клевали свои же и который, в итоге, сумел дождаться нового выводка. Возможно, я гадкий утенок из сказки, но только просто гадкий, не прекрасный лебедь, считавшийся утенком, а и правда уродливая утка, которую жизнь истязает за убогость. За слабость.
Позже, уже дома, я решил, что пора заводить отношения, вспомнил об Ольге и написал ей.
«Ты добавлял меня в ЧС?»
В этот момент я испытал дежа вю. Ситуация мне казалась в какой-то мере знакомой, будто я ее уже проживал. Сознание пыталось что-то выцепить из вспыхнувшего ощущения, но ничего не получалось, словно я ловил рыбу за хвост в глубоком пруду. Стоило мне ее коснуться, как она ускользала.
«Были причины», – сухо ответил я, понимая, что она не готова со мной говорить. И решил усугубить ситуацию, идя от противного.
«Удали страницу»
«Зачем?»
«Удали страницу»
«Ладно. Через пару дней», – ответила она.
Мы переписывались эти пару дней, а внутри все вскипало, и неожиданно я начал печатать какую-то непонятную, выдуманную историю о том, что мы должны быть вместе и мы будем вместе, что пройдет время и она сама все увидит. Что якобы через год она ко мне добавится. На что она лишь рассмеялась, написала, что экстрасенсорные способности излечимы, и сказала, что все равно удалит страницу, поскольку собиралась сделать это раньше. Я злился на нее, она вызывала бурю эмоций, но при этом хотел ее обнять. Меня не покидало чувство, что все эти эмоции, мысли и чувства мне будто вкладывают в голову, навязывая какую-то чужую жизнь, какие-то мысли, идеи. Меня это чертовски злило. На эмоциях я пнул диван, ударил подушку, замахал руками, стараясь отмахнуться от назойливых, чужих слов, но так и не успокоился. Я будто раздвоился. Кто-то вмешивался в управление телом, вытесняя меня. Испытывал желание быть с Олей, но почему-то называл ее другим именем. Я мысленно кричал, чтобы другой убирался из моей головы, сдавливал руками лицо, закрывал уши, чтобы ничего не слышать, но все было бесполезно. Тогда я забился в угол, закрыв ладонями лицо. Голос тут же исчез. Я глубоко дышал, отходя от паники, и смотрел на себя будто со стороны. У меня была деперсонализация. Я даже не узнавал комнату. Ситуация была страшной, поскольку я ощущал собственные чувства, видя себя со стороны, сидящего в углу и не способного сражаться против всплывающих из ниоткуда чувств, которые были сильнее меня и моей способности что-либо изменить в жизни.
ГЛАВА XI
Неделя прошла, словно в тумане. Создалось впечатление, будто организм жил в автономном режиме, а я, как зомбированный зритель, даже не понимал, что происходит вокруг. С виду все было как обычно, но огня во мне больше не было. В тумане дней незаметно подкрались выходные. Случай с вытеснением сознания почти забылся, равно как забылись и некоторые предшествующие события. Я буквально не помнил целые дни. Особенно бросилось в глаза то, что дома оказались тетради девятого класса, которые я никогда прежде не брал на дом. Еще большее удивление вызвали записи учеников в тетрадях, которые я им не мог дать в силу нежелания использовать старые методы преподавания: у них были выполнены задания, которые я не давал, и я это знал наверняка. Обдумав все с традиционной точки зрения, я списал случившееся на скопившийся стресс и обычное перенапряжение. Ну, а как еще это назвать? Других вариантов не было.
Перебрав стопку, я наткнулся на тетрадь Саши. От нее пахло смесью бальзамического ладана, влажного ветивера, пряной ванили и роскошного дуба. Закрыв глаза и вдыхая легкий аромат, я уносился в лето, на тот самый остров среди океана, о котором я писал стихи. Ее почерк был красивым, округлым, но переменчивым. Мог даже меняться на одной и той же странице дважды. Я листал тетрадь и представлял, как она водит ручкой по листу, создавая из сочетаний букв разные слова. Но кто она? Всего лишь человек, биомасса, которая самоорганизуется под руководством генетических алгоритмов… и все же, как прекрасно исполнена! Переворачивая листы, я добрался до последнего исписанного. После выполненного задания был написан довольно длинный стих, который я, усевшись на подоконнике, начал с выражением читать про себя: