Метро 2033. Сказки Апокалипсиса (антология)
Шрифт:
— Целая, Ван. Целая неделя…
Мать предпочитала Ивану не рассказывать о том самом дне, но в этом ее заменил дед Саша. Матерый деревенский мужик, прапорщик в вынужденной отставке, он никогда не страдал ненужными комплексами и сантиментами. От него-то маленький Ванька и узнал, что когда-то случилась большая война, и люди разнесли в щепки свое будущее, а заодно и весь привычный мир. Жесткое излучение, ядерная зима, отравленные кислотные дожди. Последствия оказались куда хуже апокалиптического безумия.
Мать Ивана дед вытащил из опрокинутого ударной волной рейсового автобуса, усадил на броню и увез в расположение
Прошли годы, и молодая девушка встретила своего мужчину и совсем скоро родила ему сына, которого назвали Иваном. После рождения дочери Ксении и второго сына — Даньки, погиб на охоте отец детей. И снова: слезы в подушку, прижатые к груди колени, всхлипы по ночам, дети, заботы, обыденность, дождь в жестяной подоконник.
Колония поселенцев прожила в войсковой части недолго, вытесненная подступающей радиацией. Новой обителью выживших стала гарнизонная гауптвахта, надежное, серого кирпича здание, обнесенное высоким бетонным забором с колючей проволокой наверху. Долго не думали, погрузили пожитки в грузовики и переселились. Благо на новом месте имелась котельная, мощный дизель-генератор и даже свой собственный пункт ГСМ. Живи — не хочу.
Все бы хорошо, но куда же без ложки дегтя? Наряд в бывшем помещении караульной службы, за которым начинались пустые выстуженные коридоры и мрачные унылые двери с узкими оконцами для подачи пищи. Проживать в камерах никто не собирался, для этих целей имелось отдельно стоящее административное здание. Ненужные помещения пустовали и простаивали, но так как и там имелись окна, хоть и забранные решетками, а, следовательно, могли пробраться твари, было решено организовать дежурство двух вахтенных с непривычным распорядком, неделя через три.
Первое время дежурство на «губе» считалось местом теплым. Лежи себе на кровати, по ночам прогуливайся по пустым коридорам, да поглядывай в окна. Это тебе не по окрестным лесам шастать или на вышке бдеть. Но вот года два назад поганее места на отравленной земле стало не сыскать. Начало было тихим и незаметным, словно убийца крадущийся в темноте пустого коридора. Душные сны, непоследовательные в своем безумии кошмары. Наутро — неподъемная, будто с похмелья, голова и измятая мокрая подушка. Постоянное выматывающее напряжение.
Потом сны исчезли, совсем, но стало только хуже. Страх из сновидений перебрался в камеры гауптвахты. Каждую ночь из-за запертой двери раздавались шаги и шорохи, чье-то глухое бормотание, скрип несмазанных петель. Казалось, что узники «губы» все еще томятся в темноте, распахивают двери и бродят в тесном мраке, касаясь босыми ногами холодного линолеума. Однако стоило отпереть замки и осветить выстуженный коридор лучом фонаря, как все тревоги отступали и прятались по углам, а взору дежурных представали голые бетонные стены и серые двери камер.
Вахтенные рассказывали обо всем начальству, но неизменно натыкались на непробиваемую стену неверия и насмешек. А таящееся в коридоре неведомое вело свою игру, и стихало, стоило кому-нибудь из руководства остаться в караулке на ночь. Единственное, чего удалось добиться измученным дежурным — право не выключать на ночь свет и дешевый китайский магнитофон, чтобы заглушить доносящиеся из-за двери звуки. Прошлой ночью нечто решило постучать, и, слава Богу, ему никто не открыл.
Три часа ночи. Пора. В раскрытом журнале, лежащем на столе, так и значится: «03.00. Проверка помещений гауптвахты». На всякий случай, чтобы знали, случись что. Руки слегка дрожат, и хочется пить, но это ничего, переживем. Кивок напарнику, какой же у него затравленный взгляд. В полнейшей тишине Иван медленно открыл злосчастную дверь и первым шагнул вперед, ощупывая лучом фонаря крашеные зеленой краской стены.
Тихо и пусто, только слышен шум дождя. Барабанная дробь в жестяной отлив. Все как всегда, вот только отчего так противно на душе? Два человека медленно шли по коридору, останавливаясь, чтобы осветить внутренности камер, пустующих вот уже два десятилетия. Пройти по прямой — двадцать восемь метров, потом т-образная развилка, в торцевой стене которой — узкое, забранное решеткой, окно, за которым беснуется мокрый ветер и болтается ярко-желтый фонарь. Если на перекрестке повернуть и пройти еще десять-пятнадцать шагов, то снова будет поворот, а за ним опять — двадцативосьмиметровый коридор и двери камер. В конце — тупик.
Обычно на весь обход уходило минут десять, но это не когда замираешь от малейшего шороха или скрипа. Два напарника дошли до развилки, переглянулись и двинулись в разные стороны. Странный способ успокоить себя: здесь нет опасности и можно бесстрашно передвигаться поодиночке. Иван крался, ощупывая лучом стены и пол, тщательно прислушивался, периодически замирая. Вроде бы все спокойно, но не отпускает непонятная тревога, давит на подкорку. Новый поворот, унылая, зажатая зелеными стенами, горизонтальная шахта теряется в темноте.
Иван дошел до тупика, осветил последнюю камеру, вздохнул облегченно и двинулся в обратный путь. Фонарь моргнул и погас. Окружающие шорохи усилились, вдалеке раздался глухой хриплый кашель, по спине побежали мурашки. Нахлынуло чувство, что рядом есть некто, стоит, смотрит внимательно. Ваня лихорадочно защелкал выключателем, отвинтил на ощупь крышку и вытряхнул на ладонь батарейки. Главное не паниковать, довоенная техника вообще часто подводит, еще бы: столько лет прошло. Наконец яркий луч прорезал обступивший мрак. В дверях одной из камер стоял бледный мужчина и разевал в беззвучном крике рот. Что-знакомое было в его лице. Темные круги под глазами, обтянутые кожей ребра, сморщенные провалы на месте глаз. Из распахнутого рта торчит толстый древесный обломок, блестящий мокрой шелушащейся корой. Лампа в фонаре опять мигнула. Когда освещение вернулось, коридор вновь был пуст.
«Ничего не было, просто показалось», думал Иван, пытаясь уснуть. Товарищу он не стал ничего рассказывать, но сердце до сих пор гулко бухало в груди, отдавало стуком в ушах. С каждым разом что-то, поселившееся в здании гауптвахты, смелело, показывало себя. Прав был Димон. Целая неделя.
Короткие дни, затесавшиеся между бесконечными ночами, просто терялись, становились незаметными, проходили стороной. В светлое время суток товарищи отсыпались, в нарушение распорядка, разговаривали, читали. Старались избегать обсуждения той чертовщины, что дремала сейчас за рыжей дверью. И в мыслях каждый был сам по себе, со своими проблемами, родными и близкими. Только в одном сходились их размышления, и это читалась во взглядах, которые иногда пересекались: оба страшились ночи, но, тем не менее, ждали, когда она наступит. Так ждут команды «огонь», стоя с завязанными глазами спиной к стене.