Мэйфейрские ведьмы
Шрифт:
И вот теперь Роуан просит встретиться с ней в особняке в три часа, потому что хочет побыть там какое-то время одна. Наедине с Лэшером? Майкл не представлял, как ему сдержать свои чувства и вытерпеть до трех часов.
«Но ведь ты вернулся в Новый Орлеан, старик, – уговаривал он себя. – И до сих пор не удосужился навестить старые места и старых приятелей. Так почему бы не отправиться сейчас туда?»
Майкл покинул отель в одиннадцать сорок пять и с наслаждением вдохнул теплый воздух. Приятная неожиданность! За годы, проведенные в Сан-Франциско, он привык к холоду и ветру, и сейчас, выходя на улицу, инстинктивно ожидал
Он направился из центра к окраинам и вновь испытал радостное удовольствие от широких тротуаров, прямых улиц, отсутствия бесконечных подъемов и спусков. Казалось, в этом городе даже дышится легче и каждый шаг не требует напряжения и усилий. Теплый бриз вместо обжигающих лицо ледяных порывов с Тихого океана и зелень дубов над головой вместо слепящего блеска неба над побережьем.
Как и в прежние времена, он медленно брел по Филип-стрит в сторону Ирландского канала, не стремясь ускорить шаг, ибо знал, что скоро и без того жара станет почти невыносимой, одежда и обувь пропитаются влагой и сделаются тяжелыми и что рано или поздно ему придется снять с себя куртку цвета хаки и привычно закинуть ее через плечо на спину.
Вскоре, впрочем, мысли его приняли совсем иное направление – слишком многое напоминало вокруг о счастливых и беззаботных временах детства. Даже тревога за Роуан и опасения, связанные с Лэшером, отодвинулись на второй план. Покрытые зарослями плюща стены, тонкие побеги цветущего мирта, то и дело норовящие скользнуть по лицу, заставляли его вернуться в прошлое. Как хорошо, что многое здесь осталось неизменным! Викторианские особняки и дома в стиле королевы Анны по-прежнему мирно соседствовали с довоенными постройками, кирпичными, украшенными колоннами, массивными и прочными, способными, подобно особняку на Первой улице, простоять еще многие века.
Наконец он пересек заполненную мчащимися машинами Мэгазин-стрит и оказался в родном районе Ирландского канала. Дома здесь словно осели и съежились, колонны сменились подпорками. Даже огромные каркасы не росли дальше Констанс-стрит. И все же он чувствовал себя здесь прекрасно. Это был его район, та часть города, которая была и навсегда останется самой дорогой его сердцу.
Эннансиэйшн-стрит привела его в уныние. В отличие от Констанс-стрит, где хотя бы некоторые дома были недавно отремонтированы и свежевыкрашены, здесь не встречалось и намека на что-либо подобное. Повсюду виднелись заваленные мусором и старыми покрышками пустыри. Дом, в котором он вырос, давно стоял заброшенным, двери и окна были забиты покоробившимися от времени листами фанеры, а двор – место его детских игр – густо зарос сорняками; оградой ему служила уродливая и ржавая цепь.
От старых ялап, круглый год покрытых душистыми розовыми цветами, не осталось и следа, равно как и от огромных банановых деревьев, которые росли возле старого сарая в конце боковой аллеи. На двери бакалейной лавки красовался огромный висячий замок, маленький угловой бар не подавал никаких признаков жизни.
Только через какое-то время до Майкла дошло, что на всем обозримом пространстве окрестных улиц он единственный белый человек.
Чем дальше он шел, тем явственнее ощущал царящие здесь нищету и тоскливое запустение и тем сильнее охватывала его щемящая душу печаль. Кое-где все же попадались более или менее приличные домики, из-за оград которых на него с любопытством смотрели чернокожие малыши
Вид Джексон-авеню привел Майкла в ужас. А состояние, в котором находились кирпичные многоквартирные дома в микрорайоне Сент-Томас, окончательно и без слов убедило его в том, что белые люди там больше не живут.
Да, теперь здесь хозяйничали чернокожие. Куда бы Майкл ни пошел, повсюду он ощущал на себе холодные, настороженные взгляды. Свернув на Джозефин-стрит, он направился в сторону старых церквей и школы. Деревянные домики в большинстве своем стояли заколоченными, многие были разграблены и зияли пустыми проемами окон и дверей; внутри валялась разбитая, покоробленная сыростью мебель.
Полуразвалившееся здание школы, где он когда-то учился, шокировало его как ничто другое. Битое стекло хрустело под ногами, от спортивного зала, которой он сам помогал строить и оборудовать, практически ничего не осталось.
И только церкви Святой Марии и Святого Альфонса гордо и неколебимо возвышались над царящей во всем квартале разрухой. Однако двери в обеих церквах были заперты, а дворик возле ризницы при церкви Святого Альфонса густо зарос высокими, по колено, сорняками и травой.
– Хотите посмотреть церковь?
Майкл обернулся и увидел перед собой маленького лысого человечка с круглым животом и блестящим от пота розовым лицом.
– Могу сходить в дом священника, и вас пустят внутрь.
Майкл кивнул.
Дом приходского священника тоже оказался запертым. Им пришлось долго звонить, прежде чем за стеклянным окошечком в двери появилась женщина с коротко остриженными темными волосами; глаза ее скрывались за толстыми линзами очков.
– Я хотел бы сделать небольшое пожертвование, – обратился к ней Майкл, вытаскивая из бумажника пачку двадцатидолларовых купюр. – И если позволите, осмотреть обе церкви.
– Боюсь, в церковь Святого Альфонса я вас впустить не смогу, – ответила женщина. – В нее давно уже никто не ходит. Это опасно. Штукатурка валится прямо на голову.
Штукатурка! Майкл вспомнил восхитительную лепнину, украшавшую потолок церкви, и лица святых на фоне голубого неба. Под сводами этой церкви его крестили, здесь он принял первое причастие, и здесь же над ним совершили обряд конфирмации. А после окончания школы он в белых одеждах шел вместе с другими выпускниками по центральному приделу и даже не удосужился бросить прощальный взгляд на великолепное убранство храма, потому что был слишком взволнован и думал только о том, что совсем скоро они с матерью уедут отсюда на запад.
– Господи, куда все подевались? – спросил он.
– Уехали, – коротко откликнулась женщина, жестом приглашая Майкла следовать за собой. Через дом священника они направились в церковь Святой Марии. – А цветные не посещают нашу церковь.
– Но почему везде запоры?
– Потому что нас без конца грабят.
Майкл даже представить себе не мог, как такое возможно. Он помнил, что двери храмов всегда оставались открытыми, что можно было в любой момент найти в них спасение от изнуряющей жары и в прохладном полумраке тихо побеседовать с ангелами и святыми или просто посидеть и подумать, вполуха прислушиваясь к молитвам стоящих на коленях перед алтарем пожилых матрон в цветастых платьях и соломенных шляпах.