Меж двух океанов

Ганзелка Иржи

Но на этот раз нас интересовали не шоссе и не лианы и даже не орхидеи и колибри. Мы ехали к бальзаму. И вот уже в воздухе появился его нежный аромат.

За селением Сонсонате мы очутились среди рощи драгоценных деревьев, которые доставили столько хлопот конкистадорам, после того как, отложив оружие, они стали озираться в поисках доходной торговли. Земля в окрестностях Сонсонате приносит двойную пользу. Бальзамовые деревья с их развесистыми, но редкими кронами прикрывают нижний этаж растительности — плантации кофе.

Стволы бальзамовых деревьев изуродованы длинными свищами от корней и почти до самых крон. Только наиболее

свежие раны в коре поднялись еще не так высоко. От земли тянется вверх полоса покрасневшего дерева, лишенного коры на ширину от шести до восьми сантиметров. На краях раны заметны следы огня. У вершины виднеется что-то похожее на приклеенные полотняные ленты, почерневшие от пропитавшего их бальзама. Нужно ли еще что-нибудь пояснять о технике добычи?

Но изуродованы лишь некоторые деревья, кора остальных чиста и невредима.

— Все происходит очень просто, — начал свой профессиональный рассказ сеньор Хименес, бригадир добычи. — Обратите внимание, кора не тронута только у молодых деревьев.

— Это так, но вот дерево уже не очень молодое, около тридцати метров, а на нем нет ни царапины.

— Согласен, но до надреза у него впереди достаточно времени. Оно еще не созрело. Дереву положено расти по крайней мере лет двадцать пять, прежде чем ему впервые надрежут кору. Возраста вон тех, более толстых, вам здесь никто не скажет. И хотя иногда нам приходится их рубить, определить их возраст очень трудно. Возрастные кольца у них настолько плотные и при этом так повреждены ранами, что нам приходится довольствоваться весьма приблизительными предположениями. Правда, однажды мы попробовали вести добычу и с молодых деревьев, это было в тридцать втором году, когда циклон опустошил у нас старые плодоносные площади. Делать этого не следовало, бальзам с недозрелого дерева ценности не представляет. А дерево от этого слабеет.

Неподалеку в роще бальзамовых деревьев трудилась группа рабочих. Только вблизи мы разглядели, что в большинстве своем это были ребята не старше семнадцати лет. Один из них как раз взбирался на толстое дерево. Он буквально бежал босиком по отвесному стволу, как белка, не касаясь его руками. Его удерживала только петля из конопляной веревки, свободно облегавшая ствол и его бедра. Он делал два-три шажка, с молниеносной быстротой передвигал петлю на метр выше и снова бежал за ней. На плече его висела сумка с полотняными лентами, в руке чадила лучина.

Он поднялся до самого конца длинной раны в коре дерева, метров десять над землей наверняка, и выдернул из нее полотняные тряпочки, пропитанные бальзамом. После этого острым ножом продлил разрез сантиметра на три-че-тыре, сбросил с него кору, обнажил кусок дерева острым кончиком ножа и раздвинул кору по краям раны, а затем к свежему разрезу приложил факел.

— Огнем он раздражает прилегающую ткань, после чего дерево начинает «плакать» обильнее, — пояснил Хименес. — Посмотрите, кора уже вспыхивает, сейчас парнишка быстро задует огонь и засунет туда тряпочки длиною с четверть метра. Он затолкает их как следует кончиком ножа под кору и хорошенько расправит там, чтобы они лучше высасывали. Ведь каждая капля бальзама драгоценна. Ну, а дней через десять он полезет на дерево снова.

Бальзамовое дерево невероятно стойко. Оно выдерживает столь жестокие хирургические вмешательства на протяжении веков. На некоторых стволах было нетрудно насчитать до четырнадцати разрезов, один возле другого, от

корня до самой кроны. Это было похоже на самопроизвольное деление ствола, как у клеток, только в длину. Словно здесь происходит массовое перерождение старых стволов в целые колонии молодых.

— Взгляните-ка сюда, — привлекает наше внимание Хименес. — Вот здесь кора уже была не в состоянии перекрыть всю рану. В этом месте дерево погибло и выгнило, но кора сама произвела асанацию. Она прорастала в рану с обеих сторон до тех пор, пока не расщепила ствол. С виду кажется, будто здесь два ствола, но обратите внимание на то, что и у корня и в кроне ствол единый. Разве какое-нибудь другое дерево на свете выдержит что-либо подобное? Мне не известна ни одна более благородная и более выносливая порода. Если попробовать то же самое в нескольких десятках километров отсюда, возможно, эти же деревья погибли бы еще до первого разреза. Вам, наверное, известно, что кое-кто уже пытался подсидеть нас с нашим ремеслом. Ничего не вышло.

Остаток производственного процесса — это уже всего лишь кухонная ловкость. Собранные panales, полотняные ленты, пропитанные бальзамом, сперва обливают кипятком, а затем еще кипятят на медленном огне. Щепки и грязь всплывают на поверхность, после чего их выбрасывают. Вываренные panales как следует выжимают под прессом, и они снова возвращаются в процесс производства.

— Еще один вопрос, сеньор Хименес. Количество бальзама на рынке наверняка зависит также и от того, сколько воды останется в нем после кипячения…

— Плохо вы бальзам знаете, — засмеялся бригадир. Это благородная материя от начала до конца. Он отделяется от воды сам и раз навсегда. Воды в нем не остается ни капли. Многие пытались разжижить бальзам, но даже испанским золотоискателям это не удалось, а уж они-то были на такие вещи мастера!

Сальвадорский бальзам подобен благородному человеку. Он не выносит обмана, помогает людям в чем только может и не поддается пересадке. Он обошел весь мир, всюду ему рады, но дома он себя чувствует только в своем родном уголке — в Сонсенате.

ОПЯТЬ ВУЛКАНЫ!

С девятым ударом часов, минута в минуту, как и накануне, когда мы торопились на заключительную встречу с торговым представителем наших фирм в Сальвадоре, за оградой близлежащего рынка раздались резкие звуки фанфар доморощенного оркестра; жалобный плач трубы старался перекрыть щебетание кларнетов, оживленный ритм вальса вскоре сменился похоронным маршем, словно за стеной прощались с покойником.

— Давай-ка посмотрим, что происходит на рынке. Все равно нам нужно купить в дорогу свежих фруктов.

Мы с трудом пробираемся сквозь густую толпу покупателей и торговцев, обходим корзины с неотразимо-золотистыми апельсинами, пирамиды из ананасов, изумрудно-зеленые плоды манго, янтарные гроздья одуряюще пахнущих бананов, проскальзываем среди торговок, преграждающих нам путь и пытающихся навязать метровые гирлянды потрясающе белых цветов. Если бы нам удалось довезти такую красоту на родину и повесить на шею первой же девушке, которая встретит нас приветственным взмахом за пограничным шлагбаумом, — это одно дело. Но подвергнуть их смерти на груде чемоданов в раскаленной солнцем «татре», которую спустя некоторое время мы погоним навстречу новой стране? «Что вы, сеньора, не сердитесь на нас, но мы не купим…»