Между ангелом и ведьмой. Генрих VIII и шесть его жен
Шрифт:
— По-моему, в Хатфилд-хаусе благочестивая, здоровая и уютная обстановка, — сказал я Анне, понимая, что с тем же успехом мог сообщить свое мнение мраморной статуе. — Он находится в Хартфордшире, совсем недалеко от Лондона.
Она улыбнулась мне так, словно оказывала огромную услугу.
— Мы же хотим, чтобы девочка окрепла, правда? А жизнь при дворе опасна для детского здоровья. Она может заболеть и умереть. К Рождеству здесь будет людно, долго ли младенцу подцепить какую-нибудь заразу? Ребенка нужно обязательно увезти.
— Рождество… — наконец откликнулась Анна. — До него осталась
— Это всего лишь праздник. Отдыхайте пока, поправляйтесь хорошенько, сколько бы времени вам на это ни понадобилось.
— Рождественские празднества очень важны. Я должна успеть подготовиться к ним!
— Вы успеете, любовь моя. Я ежедневно молюсь о вашем здоровье.
— А свита Елизаветы? — вдруг спросила королева. — У нее будет полный штат слуг?
Впервые за долгое время я заметил в ее глазах искру интереса.
— Разумеется. Я как раз занимаюсь их подбором. Возможно, вы сами хотели бы предложить кого-то?
Это мог быть добрый знак.
— Да… одну особу. Пусть нашу дочь обслуживает леди Мария! Пусть займется ее гардеробом и следит за порядком!
Я опешил от такой неистовости. Можно ли относиться серьезно к ее заявлению? Следует ли согласиться? Как это назначение повлияет на характер Марии?
— Итак, вы колеблетесь! С одной стороны, уверяете меня, что я являюсь единственной законной королевой, а Елизавета — единственной законной принцессой, с другой — не принимаете моего естественного требования. Если, конечно, ваши клятвы правдивы! Как еще показать людям, что Мария отказывается от титула принцессы?
— Мы с Крамом разрабатываем текст присяги, которую принесут подданные…
— Ну и отлично, — беспечно бросила она. — Но служба при дворе вынудит принести присягу и Марию. — Ее слова казались исключительно логичными, пока она злорадно не добавила: — Это разобьет сердце Екатерины.
— Если Мария и будет служить Елизавете, то не ради оскорбления Екатерины, — возразил я. — Такое отношение…
— О, вы опять защищаете ее! Я знаю, вы мечтаете вернуть Екатерину, в глубине души вы либо еще любите, либо боитесь ее… — Голос Анны повысился и к концу тирады обрел знакомую страстную одержимость.
Я прервал ее:
— Мы обдумаем вопрос о назначении Марии. Ваше предложение не лишено достоинств.
Подступали холода, и Анна возлежала на кушетке, кутаясь в пышные меха. Так она проводила теперь большую часть дня, расположившись возле огромного камина, поблизости от окна, откуда открывался хороший вид на Темзу. Глядя, как уютно она угнездилась в переливчатых соболях, не уступающих в богатстве и насыщенности цвета ее волосам, я вдруг воспламенился желанием овладеть ею. Возбуждение нахлынуло на меня с такой ошеломляющей стремительностью, что я изумился. Какой же властью она обладает? Подавляя дрожь, я покинул будуар. И услышал позади тихое музыкальное вступление. Играл Марк Смитон.
Сколько же месяцев прошло с нашей последней супружеской ночи? И долго ли еще врачи будут ограничивать нас? Стремясь изгнать демона желания, я стал думать о старшей дочери. Надо дать ей место в свите Елизаветы.
Мы с Марией не виделись полтора года, с тех пор как она дерзко отказалась выслушать мои объяснения, став на сторону Екатерины в деле аннулирования брака. Такое поведение вполне объяснимо, поскольку расторжение супружеских уз родителей делало ее незаконнорожденной, и это не могло не терзать Марию. Но вероятно, сейчас она порадуется возможности примирения и признает свое новое положение. В конце концов, быть признанным и титулованным королевским бастардом весьма почетно. Да, я напишу ей, выразив желание, чтобы она вернулась ко двору и присоединилась к свите принцессы в Хатфилде. И подслащу неприятное известие, намекнув на ее участие в дворцовых рождественских праздниках…
Спустя две недели, когда брадобрей подравнивал мою бороду, расчесанную веткой розмарина, Норрис вручил мне толстое письмо от Марии. Его вес утяжеляли печати, включая печать принцессы Уэльской — а ею она больше не имела права пользоваться. Скверный признак.
Письмо было резким и прямым. Она отказалась вернуться и служить в Хатфилд-хаусе, кроме того, ей известна лишь одна английская принцесса, то бишь она сама; но если мне угодно, она может признать Елизавету сестрой, точно так же, как признала братом сына Бесси, Генри Фицроя. Мое упоминание об Анне вызвало озадачивающий отклик: Мария изъявила готовность помочь маркизе Пембрук вернуться в свиту королевы Екатерины.
Я отшвырнул письмо. Глупая упрямица! И что мне теперь с ней делать? Я нуждался в ее помощи, в ее содействии…
Нет. Неправда. На самом деле мне не хватало ее присутствия; я нуждался в ней, как любой отец нуждается в дочери. Я слишком долго любил ее, чтобы сейчас вдруг подавить эти чувства, как бы мне того ни хотелось. Я помню ее ребенком, очаровательной крошкой в украшенной драгоценностями шапочке на церемонии обручения с дофином, помню, как эта счастливая девчурка играла для меня на верджинеле. Как же мы тогда веселились, сменяя друг друга за клавиатурой… А потом, однажды взглянув на нее, я заметил, как она изменилась внешне, и был потрясен, поняв, что девочка превращается в женщину.
Она гордо удалилась в замок Ладлоу и продолжала готовиться к дворцовой жизни, которую будет вести, избавившись от моей тени. После ее отъезда я испытал острую боль потери, которую испытывает любой отец. Не спеши, моя малышка, впереди еще много времени… Да, конечно, моя безумная любовь к Анне притупила остроту утраты дочери. Но как многие отцы, я надеялся, что она приедет ко мне на Рождество… Откуда я мог знать, что Мария не желает возвращаться? В душе моей образовалась пустота, которую никто — ни Анна, ни сын, и уж, конечно, ни Елизавета — не сможет заполнить.
Я поднял пергамент с резким напыщенным посланием моей мятежной дочери. Если она писала письмо, чувствуя себя страшно обиженной, то я, читая его, испытал не менее горькие чувства.
Накануне вечером мне сообщили, что Анна совершенно поправилась. Учитывая длительность и тяжесть ее болезни, еще так недавно мучившей ее, выздоровление казалось неестественно быстрым. Она сказала Кранмеру, что готова пройти древний обряд «женского очищения».
— Конечно, Томас, — ответил я на его невысказанный вопрос. — Мы сохраним этот обряд. Вы можете провести его.