Между ангелом и ведьмой. Генрих VIII и шесть его жен
Шрифт:
Генрих VIII:
Уолси кивнул на раздувшийся от бумаг кожаный мешок.
— Все готово. Учтены все тонкости придворного этикета, вплоть до малейшего движения брови.
— По-моему, я уже выучил их наизусть, — небрежно бросил я, специально делая вид, что меня не интересует набитая бумагами сумка. — Завтра я проедусь до границы Кале, к тому месту, где срыли холм. Моя свита последует за мной. Прибудет Франциск; мы встретимся точно посередине между Гином и Ардром, обнимемся и засвидетельствуем должное по чинам уважение, после чего откроем череду празднеств.
Он явно упал духом.
— О, дорогой кардинал, — утешил я его, —
Когда же нарушилось это равновесие и он начал вести себя иначе? Когда перестал нуждаться в моем одобрении, прекратил добиваться моего расположения и резко изменился по отношению ко мне?
— Мы выступим завтра на рассвете. К сожалению, наше общество собралось не полностью, — признал я. — Половина придворных не соизволили покинуть Англию.
— Они до мозга костей пропитаны недоверием к Франции. — Уолси беспомощно развел руками и укоризненно покачал головой. — Послушать их, так они готовы вскрыть себе вены, если узнают, что в их жилах течет хоть капля французской крови, чтобы навеки избавиться от нее…
— Драматичное заявление, — заметил я.
Неужели он не оценил моих слов?
— Мы с королевой будем готовы к восходу солнца, — уточнил я, вернее, подвел итог нашему совещанию.
Кардинал неохотно удалился. Ему хотелось обсудить что-то еще, это было очевидно. А я не желал говорить с ним. Поэтому ему пришлось уйти. С улицы донесся звук его шагов, он пытался отыскать своего украшенного серебряной упряжью осла. Осел — символ смирения. Это заставило меня усмехнуться.
Однако улыбка растаяла, когда я прошелся по опустевшей гостиной. В угловом камине еще горели язычки пламени. Я сильно устал и мог бы пойти в спальные покои и присоединиться к Екатерине. Но вместо этого остался сидеть в одиночестве перед угасающим огнем. Его отблески населяли комнату зловещими тенями, не слишком приятно было смотреть и на собственную мечущуюся тень. В приступе странного смущения я вдруг позавидовал хозяину дома, торговцу шерстью. Мне представилось, какая у него тут счастливая жизнь: его радуют дела, супруга, семеро детей по лавкам. Ему куда лучше, чем королю с бесполезной женой. Нарастало отчаяние… Но отчего? Что могло повергнуть меня в такое уныние? Нет, хватит расстраиваться, оборвал я себя, покинул гостиную и поднялся по длинной лестнице в приготовленную для меня спальню.
Уилл:
Ему незачем было завидовать этому торговцу, которого я успел хорошо узнать. Он вечно пребывал в долгах, а жена ему изменяла. (Только трое из семерых детей родились при его участии!) Однако нам постоянно кажется, что наше беспросветное существование куда хуже чужой жизни, несомненно озаренной радужным весельем.
Генрих VIII:
В ту ночь мне не спалось. Я перечитал и мысленно повторил план нашей с Франциском встречи. Затем меня одолело легкое забытье — странный полусон, который порой нападает к рассвету в незнакомом месте. Он почему-то на удивление ослабляет силы, и после него чувствуешь себя хуже, чем если бы вовсе не спал. Так я и встретил тот день. В голове моей все мутилось.
Я со своей свитой выехал на встречу с французами в местечко, которое впоследствии получило грандиозное название Camp du Drap D’or [48] . Еще с римских времен эта долина была известна как Vallis Aurea [49] . Давненько она, видимо, ждала какого-нибудь нового великого события, будучи названной в честь предыдущего, происшедшего в глубокой древности. Теперь нам предстояло оправдать величие столь громкого имени.
Когда утреннее солнце вознесло свой лучезарный лик над крышами Кале, которые лепились друг к дружке, плотный людской поток уже заполнил улицы. Наша пятитысячная свита пребывала в радостном расположении духа. Все принарядились в меха, надели золото и драгоценности: ведь мы прибыли не с воинственными планами, а для демонстрации нашего благополучия и богатства. По моему сигналу сопровождающая колонна двинулась вперед, и копыта лошадей громко зацокали по булыжным мостовым.
48
Лагерь золотой парчи (фр.). Место мирных переговоров двух королей чаще называют «Поле золотой парчи».
49
Золотая долина (лат.).
К полудню мы обогнули небольшую возвышенность, которая загораживала нам вид на Гин. Теперь перед нами расстилался палаточный лагерь, превосходивший размерами любой из городов Англии, за исключением Лондона, Бристоля или Йорка. Там даже просматривались кварталы, обитатели которых должны были занять их согласно родству и статусу. Палаточный город прорезало пять улиц — они лучами сходились к огромной круглой площади с фонтаном.
Я услышал, как изумленно ахнули окружавшие меня придворные. Никто не ожидал увидеть такое великолепное зрелище. Даже Екатерина улыбнулась. А потом с порывом ветра до меня донеслось: «Все это дело рук кардинала».
Рядом с палаточным лагерем возвышался прекрасный дворец, правда небольшой. Ряды его окон, словно великолепные зеркала, отражали солнечные лучи.
— Взгляните, где нам предстоит жить, — сказал я Екатерине.
Королева обернулась. Она мастерски, в испанском стиле, держалась в седле. Солнце освещало ее сзади, поэтому я видел только темный силуэт. Лишь зубы блеснули, когда она заговорила.
— В городе Уолси, — вот все, что сказала Екатерина, качнув головой.
Рассерженный, я натянул поводья и отъехал в сторону.
Королевские апартаменты в так называемом сказочном дворце производили удивительное впечатление. Арабские ковры устилали полы, очень удобной была дубовая мебель с затейливой резьбой. По соседству находился большой пиршественный зал с обустроенной кухней и всеми прочими подсобными помещениями, необходимыми для достойного проведения празднеств.
Мы вошли в нашу резиденцию, дабы подготовиться к встрече с Франциском. Пришлось претерпеть длительную церемонию переодевания: при первой встрече хотелось превзойти французский двор тщательно продуманным великолепием и благородством вида.
Хотя Франция считалась законодательницей моды, мы с моими портными решили, что не будем подражать заморским новинкам (тут Франциск, безусловно, дал бы фору любому, по крайней мере, в витиеватости стиля), а воспользуемся нашими исконными английскими фасонами. Поверх пурпурного камзола на меня надели золотистый, отделанный мехом плащ, в котором я превосходно смотрелся на белой лошади. Парадную сбрую украшали фестоны из парчи.
— Такой наряд выглядит просто, ваша милость, — сказал мой главный портной. — Но изысканная простота — самая потрясающая вещь на земле.