Между двух миров
Шрифт:
Ланни не ответил. Он знал, что еще до мировой войны воображение старика было одержимо картинами грядущих разрушений, причиняемых тем самым оружием, которое он делал большую часть своей жизни.
— Многие считают меня недобрым, Ланни; но вы можете рассказать им, как я озабочен их судьбой. Ни одному человеку на свете не доверил бы я этого дела; я выполняю его своими собственными руками и ценою довольно значительных неудобств, как видите. А теперь, по крайней мере, тысячи известнейших людей будут спать спокойнее, узнав о том, что я сделал.
— Вы собираетесь известить их, сэр Базиль? — Ланни пришло в голову, что это замечательная история— прямо для Рика; однако пожарный, ставший истопником, только усмехнулся, взял еще несколько переплетенных в сафьян тетрадей и сунул их в огонь, притом с такой ловкостью, что они все стали на ребро
Кремация продолжалась. Пламя буйно взмывало кверху, и в большой гостиной становилось все жарче, Ланни смотрел, как желтые языки ползли и охватывали одну груду бумаги за другой, и ему было жаль, ибо он знал, что мир теряет сейчас не одну занимательную историю, а он сам — возможность многое в нем понять. Какие тайны об оружейной компании Бэдд и ее представителях в Европе были скрыты в этих тетрадях? Что там написано о компании Нью-Инглэнд-Арейбиен-Ойл?
Последний обрывок бумаги полетел в камин, и пламя, ревя в трубе, поднялось столбом. Ланни уже готов был признать, что этот рожденный в Турции грек способен выдержать больший жар, чем рожденный в Швейцарии американец, как вдруг раздался громкий стук у парадной двери, и в гостиную вбежал камердинер.
— Люди говорят, что в трубе горит!
— Вот как, — невозмутимо ответил сэр Базиль. — Ну и пусть горит. Происходит торжественная кремация.
— Но ведь и дом может загореться.
— Огонь этот важнее дома.
Старый слуга стоял посреди комнаты, беспомощно и изумленно глядя на хозяина:
— Вы не хотите, чтобы я вызвал пожарную команду?
— Ни в коем случае; по крайней мере, пока не сгорят бумаги. Пойди запри дверь и никого не впускай.
Оружейный король не двинулся с места. Или он играл перед своим гостем некую, взятую на себя роль, или рассчитывал, что на улице какой-нибудь хлопотун сам поднимет тревогу? Видимо, его расчет был верен: через несколько минут раздался шум подъехавших пожарных машин. Старик поднялся с помощью камердинера, ворча себе под нос, что вот у него кости болят, а тут вставай. Из приличия он надел рубашку и приказал слуге пойти и отпереть пожарным дверь — ведь они народ настойчивый. Затем стал помешивать огонь, чтобы убедиться, насколько бумаги прогорели, и ускорить процесс испепеления. Когда вбежали пожарные, они невольно остановились перед этим почтенным старцем и в смущении слушали, как хозяин дома объяснял им, что он делает и отчего не хочет, чтобы его пожар тушили. Все же в современном городе человек не может дать сгореть своему дому, даже если бы он и хотел этого. Он может одно — затеять спор и выиграть несколько минут, во время которых огонь будет продолжать свое дело. Сэр Базиль, ссылаясь на опыт, приобретенный им в юности, утверждал, что если в трубе загорелась накопившаяся там сажа, только она и выгорит; однако начальник парижской пожарной охраны, на основании более позднего опыта, настаивал на том, что в трубе могут быть трещины, и поэтому, если она слишком раскалится, вспыхнут балки и стропила. Ланни с улыбкой слушал этот странный спор.
Великий человек назвал себя, и кто бы воспротивился его желанию? Начальник охраны, наконец, согласился не трогать огонь в камине и только с крыши огнетушителями гасить пожар в трубе. Пожарных проводили наверх; и тотчас в камин полились сверху жидкие струи, разбрызгивая сажу на чудесный дорогой ковер. А удалившийся от дел европейский король вооружений стоял с кочергой в руках перед камином и пытался поддержать священный огонь. Он сказал: — Когда я был в команде этих ловких константинопольских пожарных, если кто-нибудь желал сжечь свой дом, это всегда можно было устроить.
Ланни очень хотелось добавить: за небольшое вознаграждение? Но он решил предоставить кавалеру и командору шутить одному на столь деликатные темы.
Так Ланни и не удалось узнать ничего нового относительно компании Нью-Инглэнд-Арейбиен-Ойл. Вместо этого он решил совершить прогулку и дошел до знаменитого кафе «Ротонда», где встретил одного английского журналиста, рослого, красивого человека, с белокурыми волосами и бородой, бросавшегося в глаза на всех конференциях — от Сан-Ремо до Локарно. Они обменялись впечатлениями и оказалось, что они смотрят совершенно одинаково на создавшееся в Европе положение. Еще два-три года и Германия не пожелает платить репарации. Сейчас там подрастает новое поколение,
Они заговорили о парижских публичных балах, которые становились с каждым годом все неприличнее; о выступавшей на сцене негритянке из Америки, вызвавшей бешеную шумиху. Когда-то Париж славился как родина изысканных салонных разговоров, теперь — это родина непристойных танцев. Сейчас наступила «эра коктейлей», — заказываешь напитки с самыми фантастическими названиями: Quetsche de la For^et Noire, Arquebuse des Fr`eres Maristes. Люди бросаются от одной сенсации к другой, и, в конце концов, кажется, что они действительно с ума спятили. Некто дал концерт на шестнадцати механических роялях при участии одного громкоговорителя и одного вентилятора. Публика встала и начала кричать, не то от восторга, не то от негодования. Таковы были пути славы; сюрреалисты ко всему этому прибавили свою путаницу, а теперь появились эти дадаисты — нечто еще более сумасшедшее. Один художник мистифицировал салон Независимых: он привязал кисть к хвосту осла, и осел хвостом написал картину; ее назвали «Закат на Адриатическом море» и выставили. Когда вся эта история открылась, над ней ужасно смеялись, но художники продолжали сумасшествовать.
Сейчас у людей слишком много шальных денег, — таков был диагноз англичанина; но что тут поделаешь? Ланни сказал, что деньги достаются не тем, кому следует, и приятель согласился; но опять-таки: что тут поделаешь? Ланни сказал:
— Не станут рабочие вечно терпеть такое положение вещей. — Тут разговор, конечно, перешел на Москву — всякий разговор об экономике кончается в наши дни разговором о красной столице. Мнения о ней самые противоречивые: одни говорят, что пятилетний план привел к огромным успехам, другие, что пятилетний план потерпел фиаско. Каждый верит в то, что ему нравится. Собеседник Ланни только что побывал в Германии — коммунисты там все еще очень сильны и, видимо, даже берут верх: республике трудно не считаться с ними. «Стальной шлем», эта воинствующая организация реакционеров, распевает новый «Гимн ненависти», ненависти к республике именно за то, что она мирволит коммунистам.
Ланни и Рик отправились в Лондон. Рик закончил свою книгу, и рукопись была уже у издателя. Он пошел узнать о ее судьбе и вернулся огорченный. Издатель, друг его отца, старался уговорить молодого журналиста смягчить свои «слишком левые» взгляды. Не следует наклеивать на себя ярлык — это большая ошибка. Социализм? Ну да, конечно, все мы теперь социалисты, более или менее; но защищать определенную партию — значит, ослаблять свое влияние, ограничивать себя кругом читателей, которые и без того уж правоверные, и убеждать их нечего. Требовать социализации основных отраслей промышленности — это, конечно, звучит громко. Но это оттолкнет людей, которые готовы согласиться на некоторые полезные реформы, — это значит играть в руку коммунистам, хотите вы того или нет. Разве не ясно, что капитализм достиг той степени стабилизации, когда блага просперити будут изливаться на все более широкие слои населения, — массовое производство будет расти и в Англии, как оно возросло в Америке, а его следствием будет массовое потребление.
Короче говоря, издатель не хотел брать книгу в ее теперешнем виде и сомневался, чтобы на это пошла какая-нибудь другая фирма. Если Рик не согласится на предложенные изменения, ему придется обратиться к какой-нибудь сугубо социалистической группе и испортить свою карьеру, так как его раз и навсегда причислят к писателям этого толка. Рик сказал Ланни: — Когда я указал на то, что у нас полтора миллиона безработных, он ответил мне: «Не следует терять веры в Англию».
Ланни с матерью и отчимом жили у Марджи. Если вы думаете, что мистер Дингл был неподходящей фигурой для такого квартала, как Мейфер, то лишь оттого, что вам неведомо общение с богом, который везде один и тот же, и в мраморных залах, и в хижине дровосека. Бьюти уже сводила мужа «портному и придала ему необходимую представительность; теперь это был вполне корректный пожилой херувим, который обращался к слугам с тем же благоволением, с каким он обращался к своей жене, а если что-нибудь смущало его, он уединялся у себя в комнате, и там небесный отец успокаивал его мелодичными словами: «Я знаю скорбь твою, слуга мой верный!»