Между небом и землёй
Шрифт:
– Давайте так условимся. Вы меня отпускаете, а я прошвырнусь в пару мест и к условленному сроку… - договорить он не успел. Удар в лицо с размахом через стол, сбил его вместе с перевернувшимся назад стулом.
Паныч тряс рукой. После прямого с правой у него покраснели костяшки пальцев. Я как всегда тормозил с реакциями и ещё приходил в себя после случившегося, а Такрин, лёжа на полу с поднятыми через стул ногами, принялся хохотать. Опять зря.
Но на этот раз, я подоспел вовремя.
– Паныч, хорэ-э-э! Успокойся, тебе говорю! – Напор был сломлен, стоило только ему посмотреть на вход в комнату; грохот падающего с тяжестью стула и последовавший за ним раскатистый смех сломали отцовские запреты; в щели тряпичной «двери» друг над другом моргали три любопытных глаза. Отец рявкнул: «Брысь!» и рассекреченные «одноглазки» сбивая на ходу друг друга, убежали к себе.
Отец с размаху откинул шторку на двери, развернулся и, опять подойдя к противоположенной стене, уставился в окно.
Такрин продолжал смеяться до тех пор, пока я не подал ему руку, помогая подняться. Как и при падении, вместе со стулом, он подтянулся к столу, ухватившись за мою руку.
– Не отпустите значит? – уточнил он, не обращая внимания на припухший подбородок.
– «Упрямый как осёл!»
Спина Паныча заметно напряглась. Я решил надо поговорить с нахалом, пусть закончится одним синяком.
– И не надейся. Ты издохнуть готов - это мы уже поняли. На слово твоё полагаться - не намерены. Если не хочешь пару дней за мной помотаться так прямо и скажи. Я дров из леса принесу - милости просим к огоньку, - пришлось напомнить о его приговоре.
Паныч не поворачивался, стоял, скрестив руки на груди. Я продолжил, - Так, что выбора у нас, Такрин, меньше чем у тебя. Ты со мной до Яви, а там гуляй вальсом. – «Легко представить, как он будет популярен у наших одиноких барышень».
– Тебе у нас понравится, не сомневайся. – А мысленно додумал, - «И не у одиноких тоже».
– Паныч, ты не бойся, он действительно не убийца, но опасен он твоей семье от этого не меньше. Следить за ним по очереди будем.
– Когда в Топчиху пойти договорились? – Вспомнил он о деле, но остался у окна.
– Завтра с самого утра.
– Я тебя разбужу, как светать почнёт.
– Ты читать умеешь? – спросил я у Такрина.
Тот утвердительно кивнул, уставился в одну точку на столе, снова утратив всякий интерес к происходящему.
– У тебя есть чулан без окна?
– Паныч наконец обернулся и посмотрел вопросительно, но ответил, что такой у них имеется. – А запирается?
– Только снаружи, навесным замком.
– Хорошо, перенесем туда два матраса, книги, которые я привёз из города и свечи.
Глубоко за полночь, борясь с дремотой, я сидел на перине, привалившись к некрашеному косяку, и заставлял себя слушать историю Чуди. Как назло, чтение Такрина было монотонным, он произносил слова, словно на распев. Меня он, внутренне, выбешивал. Сидит и читает – что воля, что не воля – всё равно. Этакий брутал, давящий на остальных мужиков своей невозмутимостью с примесью превосходства и обречённости. Раздражало ещё и то, что я не знал, где же Есения, а её сёстры, как идиотки, томно вздыхали за дверным проёмом, ведущим в кухню.
После нагоняя, девчонки на время скрылись в своей спальне и даже не захныкали, чем безмерно удивили уставшего бороться с неповиновением в его семье, Паныча. Он очередной раз велел им ложиться спать, уже не надеясь на порядок в доме, ушел к себе.
Пользуясь его отсутствием, девчонки облепили порог между прихожей и кухней. Сидя на полу, дюйм за дюймом подбирались к кладовке, томно вздыхали, обмениваясь восторженным полушепотом, иногда начинали перепираться или даже спорить, и тогда мы слышали шипение, как от убежавшего на плиту молока,
– Зелёное платье, завтра моё! – шептала одна.
– На те, умойтесь! Моя очередь! – Шипение другой, угрозы первой и так как снежный ком с горки. Если бы не страх прогневать отца, эмоции довели бы их до криков и драки.
Входная дверь приоткрылась и в дом крадучись вошла Есения.
– Ой, - только и успела ойкнуть, когда я перехватил её за талию и усадил рядом с собой на матрас.
– Ты где была? – Спросил я с собственническими нотками в голосе, сам от себя такой наглости не ожидал. Она же ответила робко, как виноватая,
– Я у маменьки разрешение спросила. Вы слышали, что в Топчихе случилось и в Атрони? – Я ответил утвердительно, она продолжила оправдываться, - Я в храм сбегала и попросила харатьи из Пещеры Памяти. Вот, принесла одну - Вам показать. В ней рунами написана история, о которойую я никогда не слышала.
– Я сразу сообразил, о чём она говорит:
«Значит, в библиотеку бегала?! Умница, девочка! Прямо как я мыслит!» - На самом деле, в тайне от самого себя, я радовался её возвращению.
Она прочитала одобрение на моём лице, улыбнулась. Голос наполнился красками, а движения вернули уверенность, когда она призналась:
– Оказывается, наш мир был не всегда, - и подала мне толстую кипу вырезанных из кожи страниц, прошитых с одной стороны бечёвкой. Я осторожно, боясь повредить очередную древность, перевернул несколько страниц. Не замечая Такрина и даже того, что её плечо прижалось к моей руке, она принялась помогать мне, торопливо перелистывая страницу за страницей. Я отклонился назад на дощатую стенку. «У неё одна макушка», - мозг словно ждал повода отвлечься от историй чужого мне мира и полюбоваться нежной девичьей красой. Взгляд словно поплыл туда, где тонкая шея соединяется с плечом и ускользает от моего любопытного взгляда за длинной русой косой и воротом. Когда мне удалось вынырнуть, Есения указывала на руны почти в самом конце книги.