Между небом и землёй
Шрифт:
«Придурок! Он ещё и к моей жене принюхивался!» - обозлился я на Такрина, но перед тем как заснуть, пришел заключению, что его метод определения мне не нужен, а вот придурок скорее я, причём тот который пытался и свободным остаться и чувством собственности насладится.
Глава 13
Время просыпаться подошло слишком рано. Я был уверен, что во сне ни разу не успел перевернуться с боку на бок. Нас разбудили и позвали за стол. Кушать тоже не хотелось, желудку не нужно вставать и идти неизвестно куда, и он ещё спал. Я ошпарил его пустым, горячим, травяным чаем и вышел за Панычем из дома. Такрин, безропотно следовавший за
– Народ собирается. С нами, что ли пойдут?
– Дарья с сыном нынче прощается, люди к ней идут, а эти на Судов день. У нас троим нынче шесть лет исполнилось.
– Ну и что?
– В храм призваны.
– В смысле?
– Мальчишки целый день в Храме Лады будут. Вечером вернутся.
– И что им там делать?
Неопределённое движение плечами. Ответа нет. Ну, оно и понятно «у него только девки».
– И давно такой обычай?
– Всегда был.
– Ты тоже в Храм Лады ходил?
– Ходил вроде как.
– И что там делал?
– А я не знаю.
– Как так?
– Не помню. Может на суде решение о невиновности выносил.
– Думаешь, это дети камни бросают? – Впервые Такрин заговорил напрямую с Фадеем Панычем.
Ответ был высокомерно сдержанным,
– А ты что лучше помнишь?!
– Нет, я тоже не помню, но сомневаюсь, что детям доверят судьбу человека решать, - Заметно, Такрин не понаслышке знал, что происходило на суде, а Паныч мог только догадываться.
– И что по твоему с шестилетками в храме делают?
– Не знаю, мне дела нет, - Такрин ответил и замял тему.
– Вот видишь, и он не знает! Ему дела нет!
– едко, повторил Паныч.
– Вы оба там были, а что происходило - не помните?
– Ну, так и есть, – опять согласился Паныч.
– Никто не помнит.
– Может вам там, обрезание сделали? – предположил я не в серьёз.
– Чего? – оба даже остановились, ожидая, что я ещё выдам.
– Ну, обрезание?
– Я изобразил процесс в соответствующем месте, но они по-прежнему не понимали. – Значит, не делали...
– Чего не делали? – теперь они спрашивали в один голос.
Я пожалел, что затронул далёкую для их понимания версию. – «Как им объяснить?
– на ум пришел вечер с Есенией.
– Ну, нет! В блокноте рисовать - точно не буду!» - Они заметили мою ухмылку. Я решил, вслед за Такрином, съехать с темы, и подумал, как оказалось вслух, - Ладно, проехали!
– Это куда? – Паныч, хоть и нахватался от меня словечек, но порой понимал не лучше других. Пришлось ускорить шаг, чтобы прекратить его расспросы. С утра он был в обычном своём «ядовитом» настроении и мог высушить мозг десятку таких как я.
С воеводой и его людьми мы встретились в Топчихе. Микушин досадовал, что прочитанные книги ни к чему не привели и неимоверно обрадовался, что мы имеем свою версию произошедшего. Хотя, выслушав нас до конца, прошептал молитву, обращаясь с просьбой о защите к «Родушке», и на этом его энтузиазм опять исчерпался. Нас он заверил, что его просвещённые смогут установить насколько ценна версия Есении. И как только мы передали ему харатью, распорядился искать ответы на два главных вопроса: исчезновение трёхсот тридцати трёх в прошлом году и есть ли другие свидетельства продолжения истории зарождения человечества, после чего повёл нас по тихим улицам села. Все кроме нас троих, здесь уже бывали и, наперебой, пересказывали странности, которые заметили. Таковых было много. Толстый слой пыли, отсутствие людей и домашних животных и каких либо следов их
Мой видеорегистратор, сбитый с толку отсутствием сигналов со спутников, загорелся красным огоньком, когда я навёл объектив на промоину и включил запись.
Люди отошли подальше, так как ещё в избах Топчихи усвоили: «Когда я снимаю, в кадр не лезь». Но съёмке всё равно, что-то мешало. Муть на экране похожая на дым или туман закрывала контуры разлома. Я выключил запись, протёр внешнее стекло объектива и навёл на объект. Экран опять записывал сероватый фон. Я переместил фокус, туман застилал яму, возвышаясь над ней примерно на метр. Еще выше я увидел контуры деревьев и облака на небе. Прибор не смог запечатлеть то, что каждый из нас видел не вооруженным взглядом: гладкие, словно расплавленные потоком лавы камни стенок разлома, уходящего вглубь земли – «Этот желоб, как горло великана, способен проглотить легковой автомобиль».
– Надо бы, спустится, - моё предложение встретили с осторожностью. Для жителей Чуди, которые считали любую пещеру священным, запретным местом, опускаться в яму - было сродни смертельному испытанию. Подготавливаясь к спуску, я велел принести из Топчихи все верёвки, которые они смогли найти в столь короткий срок.
– Думаешь без этого не обойтись? – Воевода сомневался, стоило ли идти на подобный риск, особенно когда я настоял на собственной кандидатуре.
– Хочу убедиться, что там не остались люди, - предположил я с большим сомнением.
– Или найду их останки, тогда можно будет понять, как они погибли.
– Я с тобой полезу, - Паныч сказал это очень уверенно, может быть, хотел показать, что настроен решительно, а может, из страха передумать.
– Ты будешь опускать верёвку. Выбери ещё двоих - покрепче. Я хоть и похудел за эти дни, но лёгким меня всё равно не назовёшь, - отозвался я, подвязывая ставшие широкими штаны куском одной из найденных верёвок.
– Хорошо, как скажешь, - радости в голосе не заметно, скорее разочарование.
– А если не будет конца… дна у этой пропасти?
– Не переживай. Есть конец у верёвки, - успокоил я его.
Меня не радовала эта новая перспектива лезть в огромную дыру в земле. Как это там, в Европе, у любителей экстрима называется - «Potholing»? И как подобным можно увлечься? Явно экстрималом я не был.
Верёвка натянулась под моей тяжестью, когда провал пошел резко вниз. Я старался упираться ногами в стену, которая оказалась слишком гладкой для этого: ноги соскользнули, я не смог использовать их как опору и мои движения обеспечили лишь болтанку по кругу. Яма была широкой и тёмной. Факел освещал сверкающую поверхность сплавленного грунта. Через десять минут спуска, я перестал слышать голоса сверху. Пещера и вправду оказалась бездонной. Свет факела, прежде плясавший в ярких отражениях расплавленного песка, стал мерцать и ослабел настолько, что я не видел противоположенной стороны промоины.