Межесвет
Шрифт:
— Я не привык, чтобы трогали мои вещи, — проговорил Шадрен. — Особенно ружье и маску.
— Надень ее.
Он обернулся.
— Что?
— Надень маску, — настойчиво повторила Идрис.
Сам не зная почему, мужчина повиновался. Он смотрел на нее сквозь прорези хрусталя, и его сердце неистово билось. Шадрен направил на девушку ружье и почувствовал, как оно теплеет в его руках. На лбу Идрис зажегся белый круг, отмечая ее как мишень. Луч мог насквозь прожечь ее голову и убить на месте.
— Ну как?
— Очень впечатляюще, — призналась Идрис. На ее лице не отразилось ни тени страха или сомнения, и Шадрену стало ясно, что она солгала: девушка исследовала его вещи из чистого любопытства. — Женщины охотнее делятся сплетнями. Я узнала кое-что о ведьме.
Он опустил ружье.
— Неужели?
— Исчезают только молодые ребята, — продолжила Идрис. — В основном сироты, которых хватятся далеко не сразу. — Она помедлила, глядя на него, словно раздумывая, говорить или нет. — У меня есть идея.
— Ты вовсе не… — Шадрен умолк, вспомнив, что уже предупреждал ее. — Это не игра, — попытался он образумить Идрис. — Почему тебя все избегают?
— Не все. Это не дает тебе покоя, верно?
Мужчина кивнул. Идрис не хотелось на него смотреть и еще меньше хотелось объяснять причину поведения соседей. Она с трудом выдавила из себя слова:
— Они думают, что я ездила в город заниматься проституцией.
— Но это не так?
Девушка с вызовом взглянула ему в лицо, тряхнув рыжими кудрями.
— А даже если?
— Это неправда? — мягко переспросил Шадрен.
— Нет, — прошептала она.
Он подошел ближе и взял Идрис за плечи. Ее раскосые глаза увлажнились, рот жалобно перекосился, словно девушка держалась из последних сил и вот-вот собиралась разразиться плачем. Шадрен наклонился, чтобы запечатлеть поцелуй на ее устах, когда внезапно обнаружил, что все еще не снял маску. Кем он казался Идрис в таком виде? Ее личным судьей и палачом? Мужчина потянулся рукой, намереваясь избавиться от внушающего благоговейный ужас предмета, но Идрис остановила его. Она порывисто обняла мужчину, на миг коснувшись сухими губами его щеки, прямо под линией маски. У Шадрена раньше не было повода считать себя мягкотелым, но Идрис словно околдовала его: своей дикой, вызывающей красотой, своим голосом, обворожительным и зовущим, как песня сирены, своей робостью и упрямством. Все, что она делала, сводило его с ума. Ему еще придется пожалеть, что он вовремя не ушел и безотчетно отдался страсти, позабыв о долге. Но это произойдет многим позже, а сейчас он был безмерно счастлив, что может находиться рядом с ней.
— Мои родители содержали лавку с пряностями, — проговорил он. — И эти запахи, почти осязаемые, разносились по улицам города и оседали на мостовых, будто пыль. Я чувствовал их повсюду. От тебя пахнет так же. Ванилью, розмарином и корицей.
Губы Идрис дрогнули, но лицо не осветилось улыбкой. Может, потому, что Шадрен вовсе не пытался ее очаровать, а его слова были сродни признанию в любви. Она не хотела над ним смеяться. Так и есть, он признался — а Идрис приняла его признание.
Морвена с кем-то беседовала, в ее голосе явно слышалось раздражение и сдерживаемый гнев. Шадрен попытался сосредоточиться на происходящем в реальности, вокруг него, и обнаружил, что снова лежит на твердой кровати. Морвена скрестила на груди руки, словно пыталась защититься от чего-то, 'белый воротничок' мурлыкал и терся об ее ноги, а напротив ведьмы стоял подросток в ярких развевающихся одеждах. Короткие черные волосы едва прикрывали шею, и Шадрен принимал гостью за мальчика, пока она не заговорила. Острые черты лица незнакомки, ее равномерно белая кожа и общая невозмутимость облика навевали мысли о храмовых статуях, отлитых из камня.
— Какое нам дело до человеческого мира? — резко спросила Морвена.
— Они придут и за нами тоже, — произнесла девочка. Ее звучный голос эхом отражался от стен. Малиновый капюшон из мягкой ткани украшали перья — оранжево-красные, огненные, источавшие мягкий свет. — После того как расправятся с людьми.
Кто — они? Шадрен ощутил легкую тошноту и закрыл глаза. Голоса продолжали звучать где-то за гранью его сознания, а он опять увидел лисью мордочку Кат Ши, в глазах которого читался неутолимый голод. Шадрен вспомнил палатку под алым навесом, пряную смесь ароматов, захлестывающую потенциальных покупателей, юного себя в коротких бриджах, сидящего у входа в магазин. Изображение смело порывом ветра, как картину из песка, из земли поднялись мрачные полуразрушенные стены, и мужчину накрыло щемящее чувство тревоги, когда он оказался один в полумраке лабиринта, будто пойманный в сети мотылек. Перед ним простилалась дорожка из белой пыли, едва различимая в мутном свете луны. Сам того не желая, он вовлек Идрис в охоту, и она могла умереть. У него было ружье, плащ и хрустальная маска — идеальная защита от темного колдовства; у нее же не было ничего, кроме дерзости. Шадрен постарался унять дрожь во всем теле и невольно воскресил в памяти жаркое тепло ее ног, обвивших его бедра. Как он мог позволить Идрис уйти? Поклявшись, что отныне никогда не заикнется при ней о своей работе, он зашагал по оставленному девушкой следу.
Глава 4
(Летиция)
— Оставайся здесь. Я принесу тебе чего-нибудь поесть.
Касс скрылся за шифоновой занавеской цвета огня: желтый плавно перетекал в оранжевый и красный. Ее комнатка отличалась скромностью размеров — всего пять или шесть шагов к противоположной стене, — но на кровати лежало узорчатое шелковое покрывало, а резная мебель походила на дорогой антиквариат. Кроме кровати, в обстановку входил туалетный столик, покрытый облупившимся лаком, крошечный, словно предназначенный для ребенка, стул со спинкой, узкий шкаф, в котором могло поместиться максимум два или три платья, и старый потертый ковер. Неровность стен скрывали несколько выцветших гобеленов. Картины на них словно повествовали о древних сражениях: вот птица с женским лицом, огромная как дом, терзает когтями расстелившуюся под ней рать; воин, с ног до головы облаченный в латы и омытый кровью, стоит на груде обезображенных трупов, поднимая свое ярко-красное знамя; девушка на белой лошади с серебряными колокольчиками в волосах скачет сквозь полчище врагов, и стена копий расступается перед ней, как море перед пророком.
На столике разместились медный подсвечник и маленькое зеркало в темной оправе. Летиция посидела на кровати, привалившись к стене, затем медленно обошла свое новое жилище, касаясь предметов руками. Ее взгляд задержался на детском стуле: в его спинке маленькие существа с крылышками стояли друг у друга на голове, при этом они были явно недовольны соседством с другими феями, так как хмурились и гримасничали. Немногие из них могли похвастаться продолговатыми глазами-камешками, остальные выглядели слепыми и даже немного жалкими. Страшно, наверное, подумала Летиция, утратить зрение — и вечно блуждать в мире тьмы, зная, что больше не увидишь света. Она невольно поежилась.
Юноша все не возвращался. Госпожа ди Рейз закончила осмотр комнаты и теперь не знала, чем себя занять. Она решила на минутку склонить голову на подушку, но ее члены мгновенно отяжелели, а мысль о том, чтобы снова подняться на ноги, показалась ей кощунственной. Летиция почти уснула, когда воспоминание об охотнике, преследовавшем ее по залу с храмовым потолком, заставило ее открыть глаза. Он был всем тем, чего она боялась, чего испокон времен боялись люди: страх быть съеденным, поглощенным, страх стать частью чего-то неведомого и чужого, страх нависшего рока или полной свободы действий, страх погибнуть и страх остаться в живых. Беги — или прими смерть. Беги, пока не упадешь от усталости, беги за неясной надеждой, за проблеском обманчивого света, за ложью, за чем-то невозможным, несуществующим, за белым платьем, мелькнувшим во тьме. Беги, преследуя жизнь.
Ее глаза слипались от усталости, и Летиция снова сомкнула веки. Она не хотела засыпать, страшась новой встречи с охотником. Каким-то образом она знала, что он существует, пусть даже не в этой реальности, а в какой-то другой. И он ждал ее там, стиснув оружие в холодной, лишенной жизни руке. Есть вещи, от которых нет спасения: смерть, неизлечимая болезнь, невозможность вовремя отвести клинок, нацеленный в горло, — и Тень Охотника была одной из них. От него не укрыться, как не спрячешься от того, что таится в глубинах собственного разума.