Мгновение — вечность
Шрифт:
— «Братолюб я, — говорил Баранов, будто бы не замечая отшельника Лубка, к нему обращаясь тоже. — В братскую поддержку верю, взаимопомощь — вот моя религия. Как сам ты поступил с другим, так, будь уверен, поступят и с тобой... Друг друга понимаем, друг за друга бьемся, — значит, победим». Генерал слушает... Потом: «Я с вами согласен!» — и пошел...
— По такому случаю, товарищ старший лейтенант, — подхватывает Пинавт...
— Я свое принял!
— Хлебнем ликера «Шасси»?
— Этиленгликоль с амортизационных стоек не сливать! — с шутливой строгостью предупредил
Адъютант склонился над плечом Баранова.
— Тем более, — отозвался старший лейтенант. — Где он? Не каждый день, надо отметить. Штурмовик-сержант, как? Гранищев?.. Гранищев? — дважды переспросил Баранов, всматриваясь в ту сторону, куда показывал адъютант. — Да мы знакомы... Встренулись, как говорится... Сержант Гранищев на «ИЛ-втором» сбил «сто девятого» — новость, которую не мешало бы проверить, — так прозвучали его слова. — Давай-ка из тьмы на свет, сержант Гранищев! Как «ИЛ» кабину «ЯКа» сечет, я знаю, интересно послушать, как иловцы управляются с «мессерами».
— Управляются, управляются, — подтвердил Авдыш, наконец-то услышанный Барановым: старший лейтенант глянул на бритоголового незнакомца, решая, стоит ли его слушать...
«Не мешкай, сержант, не мешкай, тебя!» — подтолкнул Авдыш Гранищева.
— Вообще-то я истребитель, — улыбнулся Павел, подходя к столу.
— Правду говорит, — пояснил капитан. — Формировались в спешке, хватали, что под руку попадет, ну, и замели сержанта... А так он — истребитель.
— Даже из одного училища с вами, товарищ старший лейтенант.
— Чугуевец? На чем кончал?
— На «И-шестнадцатом»... В ЗАПе переучился на «ЯК», да пришлось сесть на «горбатого»...
— Я говорю, хватали без разбора. — Адвокатствуя при сержанте, капитан все больше привлекал внимание Баранова. — Немец думал взять тебя голыми руками... Поделись, поделись опытом!
— Какой опыт... Я его первым увидел.
— Вот! — подхватил Баранов так, чтобы все его слышали. — Первым увидеть — все. Первым увидел, первым и ударил, если голова на плечах, а не кочан капусты.
— Он думал, я «змейку» начну...
— А ты? — Баранов живо, всем корпусом повернулся к сержанту — так важен был ему его ответ.
— «Змейка», конечно, сподручней, — не в первый раз толкуя пережитое, Гранищев сейчас держал в уме подсказку, полученную на конференции. — Но к «змейке», надо думать, он пристрелялся... Короче, я первое свое желание подавил. Пересилил себя. Подскользнул, подскользнул, — показал он руками, — усыпил его бдительность. Он и выставился под мои стволы...
— Обрел сержант свободу! — Баранов значительно и строго оглядел стол. — Человек до свободы жаден. Обрести в бою свободу — все равно что заново родиться. Я первого сбил — ничего не понял. То есть сам себе не поверил. Капитан кричит: «Баранов, поздравляю!» Я молчу... слепцом был. Думал, капитан так, наобум кричит, на арапа... А сейчас чем больше фрицев, тем даже лучше. В каком отношении? Они меня в общей кутерьме скорей всего прошляпят, а уж я своего дурака не упущу...
«Вот она, тайна: обрел в бою свободу», — думал Авдыш подавленно, презирая себя, сознавая свое ничтожество перед истребителем.
— Я люблю, когда мы в большинстве, — сказал Пинавт.
— Кто не любит! — отозвался Баранов. — Нет, против «роя» возражать не приходится.
— Можно подумать, тридцать или сорок машин вертятся в одном клубке, — с тонким пониманием дела вставил Авдыш.
— Действительно! А на практике? Дай Бог пять «ЯКов» наскребем. Да пару «ишаков». Да завалящий «ЛАГГ»... И вся свадьба. Вот тебе и «рой»... Дружно — не грузно, другой-то опоры нет...
— Плюс мастерство, конечно, — добавил Авдыш, думая о Конной.
Сколько он себя ни понукает, сколько ни подстегивает, — не откроется он Баранову, не выскажет ему своих чувств... всего, что думает о нем. И о себе.
— Что ж, мастерство, — не в правилах польщенного истребителя оставаться в долгу. — Некоторые, говорят, на «ИЛе» «бочку» крутят!..
— Сержант Гранищев, — назвал Авдыш своего однополчанина.
— Узнаю чугуевца: и «мессера» сбил, и «бочку» крутит... Полковник Раздаев с Егошина за «бочку» такую стружку снял, что Егошин, улетая, заявил: ну, говорит, сержант Гранищев, ты у меня получишь! Пусть, говорит, лучше в полку не появляется! Так ему и передайте!..
— Товарищ старший лейтенант, — Павел придвинулся к Баранову, чтобы не все его слышали. — Вы братолюб, говорите... помогите мне вернуться в истребиловку.
— Ловко вклинился, — улыбнулся Баранов, прощупывая сержанта взглядом.
— В истребиловке я лучше сработаю.
— Егошина испугался?
— В истребиловке я больше пользы принесу.
— Я тут рассказывал, патриарх всея Руси Алексий у нас садился, — сменил Баранов тему, обращаясь к собравшимся. — Я его сопровождал... Благословил меня патриарх крестным знаменем... а что делать? Стоял, как инок... Благословил и вручил, не знаю, как назвать, — вроде ладанки, или памятку. Примите, говорит, это коммунисту не зазорно, поскольку прорицание не божеское, а мирское, но истинное...
Из нагрудного кармана гимнастерки Баранов вынул аккуратно сложенный листок. На нем столбиком, старательно выписанным рукой летчика, друг под дружкой стояли шесть имен: Муссолини, Гитлер, Сталин, Этли, Квислинг, Маннергейм. Третьи буквы каждой фамилии, будучи прочитаны сверху вниз, составляли имя главы государства, которое победит: Сталин.
— Старшего лейтенанта Баранова — на выход! В отсутствие командира комментарии дарственной патриарха продолжались:
— Маннергейм — это в Финляндии, линия Маннергейма, а Квислинг примерно кто?
— Предатель, — коротко пояснил Авдыш. Клемент Этли, лидер лейбористов, летчиков не интересовал, Муссолини, открывавший список, напомнил «макаронщика», итальянца, уже не раз встречавшегося под Сталинградом в боевых порядках «мессеров».
— Истребитель? — спросил о нем Авдыш.
— Да. Лобастенький, наподобие «ишака»: «Макки-Костольди».
— Еще спутаешь.
— Бей по ближнему, не ошибешься.
— Не скажи! Бахарева на том и погорела!.. А вот слушай: летала Елена с Барановым на Тракторный...