Мгновение - вечность
Шрифт:
Удар немецкой авиации приняли в небе Ростова и отразили в основном истребители-гвардейцы, они и были героями дня. Но в отличие от курсантской поры, когда тон всему задавал инструктор, судьбы авиаторов-фронтовиков вершил бой... а завтра боя не будет. Страсти кипели, но уже витало в бараке предвкушение какой-то паузы, отрады железного, так мало ценимого прежде военного распорядка, когда часы академических занятий перемежаются с часами приема пищи, "окна" самоподготовки - со временем досуга. Этот последний, досуг, требует изощренного самодеятельного обеспечения. Тут каждый кузнец своего счастья. Веньку могла бы устроить "пулечка", организованная под маркой легального "кинга", но в сомнениях Венька, в затруднении: кого пригласить? Кого пригласить, чтобы не напороться на отказ, не получить: "Трусы в карты не играют"? Любители танцев преют, ожесточаясь, над проблемой баяниста, а успевшие заручиться согласием зенитчиц - помалкивают: загад не бывает богат...
Жаркий отзвук боев, в котором имена погибших, сбитых,
– Одна среди мужиков... С одним побольше поговорила, задержалась, остальные недовольны, косятся. Самое умное - быть ничьей... так держаться..." Их встреча в освобожденных Чепурниках, на зимнем, сиявшем под солнцем аэродроме, в царстве покоя, широко и полно разлившегося там, где восемь месяцев гремела битва и где сейчас люди передвигались не спеша, степенно, а связные "ПО-2", утицами переваливаясь на заледеневших сугробах, среди бела дня безбоязненно взбирались в небо, на высоту, оставляя под собой прямые дымки из печных труб, - та встреча в Чепурниках была единственной за время сталинградского контрнаступления. Лена, разумеется, спешила. Быстрая ходьба разогрела ее лицо, оттенив легкий, неяркий обычно румянец и белизну подбородка: да, морозец был ей к лицу...
А в поднебесье их дорожки скрестились только теперь, когда немецкая авиация, отброшенная от Волги, завязала опустошительные воздушные бои на нижнем Дону. Не скрестились, а, точнее, сошлись. Еще правильнее сказать, сблизились в распавшемся и вечно живом клубке сражения; только под вечер, отъезжая с аэродрома, остывая и погружаясь во все пронесшееся перед глазами. Павел из роя машин выделил один "ЯК", выделил уверенно, враз. Белый опознавательный поясок на фюзеляже был отличительным знаком, им были отмечены все машины полка, где служила Лена, но этот "ЯК" принадлежал, бесспорно, ей, так сказало ему чувство. Он знал о ней, конечно, больше, чем она о нем. Все, что писала о ней армейская печать, доносил "солдатский телеграф", он жадно схватывал, вызнавал, на все отзывался с тайной радостью, надеждой и болью. Как летчик Лена утвердилась, была в активе, недавно получила звено. В доли секунды, сблизившие борта их машин над Ростовом, он не успел ни обрадоваться, ни испугаться. Он лишь сощурился, как если бы испытал боль, сверкнул белками глаз в ту сторону, где исчезла Лена и где, схватываясь с "мессерами", увязала и билась, не сдавая своего, гвардия. "Не оставлять!.. Махнуть за нею следом!" - успел он подумать, проносясь мимо. Венька Лубок задымил, оголяя левый фланг, Лена, стало быть, в тот момент оказалась без защиты...
Не зная, чем для нее кончилась ростовская заваруха, он снова обдумывал, взвешивал плюсы и минусы ее ухода из полка. Летать на задания вместе значило быть ее стражем, телохранителем, невольно забывающим в бою все остальное, что безнаказанно не проходит; действовать, как последние месяцы, порознь - значит длить и длить свои страдания...
Никого ни о чем не спрашивая, Павел хотел одного: увидеть Лену живой и здоровой. "После удачного боя и теща мила!" - говорил выбритый досиня гвардии лейтенант своему приятелю, тоже гвардии лейтенанту, с полуулыбкой оглядывая возбужденный улей сверстников. "Что Лубок киснет? Что хандрит?" - "Не знаешь? Его Хрюкин в приказе высек".
– "Не слыхал. Когда?" - "Приказ поступил сегодня, вся армия гудит..." - "Венька в своем репертуаре?" - "Формулировка новая: пассивен в бою. Играет роль балласта".
– "То есть?" - "Истребитель прикрытия, опасный для своих", - так о нем сказано.
Непривычная формулировка. Странная. Приказы Хрюкина, как правило, карают трусов, поощряют мужество и честь, атут: "пассивен..." Ни рыба ни мясо - как понимать? Занимая место в строю, вводит других в заблуждение? На него рассчитывают как на активную фигуру, а он филонит, уклоняется, прячется за спины других? Так, что ли? Ясности у Павла нет. Венька сидит нахохлившись, многие не понимают, за что летчик так громко ославлен. Сочувствуют Веньке.
В столовой Павел засомневался: так ли хорошо, так ли удобно это место для объяснений? Вот Лена входит. Ищет глазами, где бы сесть. Он поднимается ей навстречу: "Лена!" Она у всех на виду поворачивается к нему спиной... Уткнуться в тарелку? Будто не видит ее? Она и упорхнет, как умеет. "Надо ее встретить, - настраивается Павел на решительный лад.
– Перехватить на ходу..."
Ночью, когда задурманенная боем душа мечется в потемках, ища свободы и утешения, и глухие стоны, детские всхлипы, призывные вопли раздаются в спертом воздухе барака, вдруг громыхнули стволы, прикрывавшие аэродром. Зенитчики словно бы взялись разгонять дурные сны: когда летчики, кляня потемки и дневального, куда-то сбежавшего, продрали глаза, расчухались, - пальба прекратилась. Утром только и было разговоров, что о сбитом немецком разведчике и о том, что командир взятого в плен экипажа - молодая немка из Эльзаса. "В юбке воевала!
– уверял молоденький дневальный, почему-то боясь, что ему не поверят.
– В полпередничке и юбке, видел своими глазами!" -
Лена среди командиров звеньев не появилась.
При контрольном опросе в конце сборов Гранищеву досталась тема: "VI съезд РСДРП, курс партии на вооруженное восстание". Однажды Павел уже был спрошен об этом - под Сталинградом, в саманном домике заволжской МТФ, где расположилась выездная парткомиссия. Три члена комиссии в ватниках сидели на пустых канистрах вокруг плошки, трепетавшей на сквозняке; руку старшего охватывал свежий, без потеков, бинт, тот, кто вел протокол, поставил у себя в ногах с одной стороны пузырек с чернилами, с другой - оструганную палку, подобие трости. Все трое - выходцы из сухопутного сталинградского войска, может быть, с Мамаева кургана, может быть, с развалин Тракторного, - как работают летчики по городским кварталам, знали. Право окончательного утверждения - или неутверждения - в звании члена партии было предоставлено им Уставом, личная же причастность членов комиссии к сталинградской пехоте придавала их мнению высший авторитет. "Правильно, что вопрос о летчиках решают они", - подумал Павел. Первым по очереди шел немолодой, сурового вида воентехник второго ранга. "Воевал добровольцем в Китае, - рассказывал он о себе, несколько сбычившись, исподлобья поглядывая на членов комиссии.
– Заправлял самолеты горючим из деревянных бадеек, втаскивая их на крыло веревкой... (подробность должным образом оценил Павел, а не члены комиссии).
– Летал стрелком-радистом, за что удостоен боевого Красного Знамени..." - "Что сделано вами для победы в Сталинграде?" - спросил старший, баюкая перевязанную кисть. "Обеспечил семьдесят три самолето-вылета, восстановил пять поврежденных машин, шесть раз ходил на боевые задания..." - "Шесть?" - переспросил старший. "Шесть". "Летающий техник, что ли?" - старший дал понять, что ему знакома специфика авиационной работы. "Место коммуниста сейчас в бою". Прием воентехника в партию утвердили.
Простоватый вид безусого летчика-истребителя, его рябенький нос и частая несмелая улыбка производили, должно. быть, невыгодное впечатление, - старший решил проверить теоретический багаж Гранищева. "Курс партии на вооруженное восстание?" - спросил он по-учительски строго, и на Павла пахнуло их десятым "А" классом в конце полугодия, когда складываются четвертные оценки... Нет, что ни говори, без хождения в десятый класс впечатления школьных лет, конечно, не полны. Только переступив порог десятого класса и услыхав о себе почтительно-удивленное: "Десятиклассник!" - можно в полной мере ощутить прелесть всей поры ученичества... Урок, воспринятый некогда с увлечением и серьезностью, хронология октябрьских событий по дням - все это подзабылось, выветрилось, Павел от хронологии уклонился. Он стал рассказывать, как Владимир Ильич, подвязав щеку платком, чтобы его не схватили ищейки Керенского или юнкера, рыскавшие по Питеру, перебирался с квартиры рабочего в Смольный для руководства вооруженным восстанием и как в трамвае, громыхавшем в парк, девчушка-кондукторша, по-боевому настроенная, в двух словах объяснила припозднившемуся пассажиру существо момента: "Нынче Зимний брать будем!" Эта сценка, с первого просмотра фильма тронувшая Павла, теперь, когда он ее пересказывал, взволновала его, лица членов комиссии тоже как бы помягчели, а вместе и затуманились... да: пламя осенних костров, поднятое революционным народом у пологих ступеней Смольного, сделалось смыслом и верой всей их жизни, пусть небогатой, исполненной сомнений, трудов, но - достойной, ибо самые тяжелые лишения примет и превозможет сознательный пролетарий ради торжества справедливости... И вот ныне, четверть века спустя, этот огонек колеблется и трепещет, как лампадка, и они, противостоя вражеским полчищам на Волге, веря в него и греясь им, бьются насмерть, чтобы его отстоять...
И на сборах Павел обстоятельно раскрыл актуальный, неспроста задаваемый вопрос, правда, концовка получилась скомканной: небо незнакомо загудело, все повскакали с мест, кинулись из барака встречать долгожданных "Бостонов".
Бомбардировщик "Бостон", как водится за иностранцами в России, являл собою зрелище экстравагантное: его внешность, его осанка и профиль указывали на заморское происхождение; хвост самолета не касался земли, а нос, чтобы не перетягивать и не клевать в грунт, опирался на выставленную вперед стальную ногу трехколесного шасси. Ни один отечественный самолет в то время не имел такой наружности. Венька Лубок стал протискиваться к кабине, старший техник-лейтенант пресек его поползновение. "Высота - в футах, скорость - в милях" - вот все, что счел он нужным обнародовать. Техсостав, разинув рты, глазел на американские моторы. "Опломбированы, - объявил хозяин "Бостона". Все регламентные работы - через пятьсот часов", - а большего не удостоил.
"И чего темнит?
– подумал Павел, узнавая в старшем технике коллегу, проходившего вместе с ним парткомиссию.
– Чего?" Прошлым летом на хуторе Манойлин полк Егошина стоял бок о бок с полком "Бостонов", и они узнали все, что хотели узнать, - от южной трассы, по которой через Персидский залив, Тегеран и Баку направлялись в Россию авиационные поставки от союзников, до переделок, срочно предпринятых для усиления бортового огня бомбардировщика (вместо слабосильных пулеметов "Кольт - Браунинг" наши оружейники на фронтовых аэродромах монтировали надежные турельные установки Березина).