Мгновение - вечность

Анфиногенов Артем Захарович

И как же подосадовал Горов, когда в день посещения ЦА товарищем Сталиным на аэродроме не оказалось автора этого репортажа, влюбленного в революцию и революционеров, знающего толк в летных делах! Другие писали как-то сухо, уведомительно: осматривал образцы, беседовал с конструкторами. Был дан снимок: товарищ Сталин в белой фуражке и темном, развеваемом ветром плаще здоровается с Валерием Чкаловым. Дружески придерживает его за локоть: "Ваша жизнь дороже нам любой машины..." Вместе с заботливыми словами имя заводского испытателя разнеслось с ЦА по стране...

Конечно, большей

известностью, чем ЦА, пользуется Тушино, центральная арена всех авиационных празднеств. Тушино доступно, открыто, лучше подходит для народных гуляний и зрелищ, однако проводы папанинской экспедиции узким кругом лиц происходили на ЦА. Тут другая атмосфера, свои обычаи, свои порядки... Можно сказать, что здесь судьба военной авиации сплелась с магистральным курсом пореволюционной России. Когда Горов поступил в училище, прославленный испытатель ЦА Чкалов с товарищами открывал воздушный парад над Москвой, а по выходе из училища, уже на Востоке, слушая первомайское радио с Красной площади, Алексей следил за пролетом лучших летчиков РККА под командой Анатолия Серова - вдоль стрелы Ленинградского шоссе, на сияющие купола Василия Блаженного...

Теперь Горов - капитан, командир эскадрильи, но все так же далек от него ЦА, подчиненный режиму закрытого объекта: спецрейсы, шеф-пилоты, церемонии официальных встреч (а для базирующихся здесь авиаторов - концерты популярных артистов, сеансы одновременной игры с гроссмейстерами, новинки экрана. Командиры экипажей и частей, проходящих Москву с фронта на фронт, всеми правдами и неправдами стремятся попасть на ЦА. Главный штаб ВВС, держа аэродром под своим контролем, сурово, не всегда, впрочем, успешно, пресекает эти попытки).

Чем же кончились дорожные мечтания дальневосточников?

В центр Москвы их не пустили.

В Подмосковье - тоже.

Им отвели для жительства подмосковную деревеньку, на пастбищах которой полевая команда БАО разбила зимний аэродром.

"Дыра", - скулили бы другие, но летчики Горова, покинувшие таежные, своими руками отрытые землянки, готовили себя к фронтовой, исполненной лишений жизни и не роптали: Москва - рядом, вместе с ними квартируют в деревеньке истребители-фронтовики, отведенные в тыл для переучивания, так что рассказы о боях, все новинки тактики - из первых рук... "Здорово!
– радовался Житников. Знать бы только, что получим?" - "Что дадут, то и возьмем!" - вновь осадил его капитан.

В избу, ему отведенную, Горов стучал долго.
– Местов нету, все занято...

– Одного человека, мамаша!..

– К другим просись, я свою очередь отслужила. Он уговаривал, хозяйка не пускала, и долго бы это продолжалось, если бы не посыльный из штаба, которому бабка, приученная к военным порядкам, открыла сразу. Вместе с ним вошел и Горов.

– Постоялец мой залег, - предупреждала старуха, пока Горов обметал в сенях ноги, - смотри, осерчает.

– Кого черт принес?
– донеслось из боковушки, закрытой пестрой занавеской.
– Дверь высадят, холода напустят... Что - Веревкин?.. Катись к своему Веревкину, знать не желаю!.. Вдвоем?.. А я сейчас обоих, у меня это быстро!..

Хозяйка

знала военные порядки, а гонец из штаба - нрав ее постояльца: гонца тут же как ветром сдуло.

Хозяйка, указывая в сторону занавески, пояснила Горову: "Он веселый... Из Москвы вернется, песни поет..."

– Дальний Восток?
– восклицал постоялец, отдернув для лучшей слышимости полог на дверном проеме, но не показываясь.
– На хрена мне нужен Дальний Восток!.. А если год под Старой Руссой, не вылезая, это как? Силой вломятся, на голову сядут...

– Я не силой...

– А то я не слышал, как вдвоем избу таранили!

– Меня направили...

– Топай, Дальний Восток, откуда пришел!

– Афанасий Семенович, что же ты на ночь глядя человека гонишь, вступилась за Горова старуха.
– Или лавки моей жалко? Не пролежит. А уж засветло разберетесь.

Кровать под Афанасием Семеновичем протестующе скрипела.

– Афоня Чиркавый гремел и будет греметь, - откинул он занавеску, выходя на свет и нетвердо стоя на ногах.
– Командовать?
– с вызовом спросил он.

– Командую!
– в тон ему ответил Горов.

– От Веревкина?

– От Тихого океана, сказал же...

– Веревкин на мое место кандидата подбирает? Избавиться хочет?
– Темные, цыганского типа глаза Чиркавого диковато сверкали.

Горов, переминаясь на пороге, готов был хлопнуть дверью, его удержала Золотая Звезда Героя на гимнастерке фронтовика.

– Напугал Веревкин, страсть!
– гремел Чиркавый.
– ~ Воздушные стрельбы назначил! Отлично. Даже очень хорошо. С тобой в стрельбе состязаться? Пожалуйста. Хоть с Клещевым, хоть с Барановым!

– С поезда я, "состязаться"... Десять дней тряслись, все еще еду...

– Ах. притомился... Устал!.. А год под Старой Руссой, не вылезая, одна официантка, зубная врачиха да фря, которая строит из себя недотрогу...
– При слове "фря" он запнулся, сморщился, одумываясь, не лишку ли хватил, и продолжал: - И ведь опять туда, в болото, неужели пожить отдельно не заслужил?.. Переучиваться?.. Или же Веревкину наушничать?

– Будь здоров, Чиркавый!
– грохнул дверью Алексей. Уязвленный в лучших своих чувствах, смиряя обиду, раздумывал он на крыльце, под звездами, куда ему податься, в какие ворота стучать, а старуха за его спиной, в сенях, пеняла постояльцу: "Чем одному-то маяться, сели бы рядком да песни пели... поезд из Москвы последний, теперь до утра не будет..." - "Не будет?" - "Нет... Человека на мороз выставил, десять дней, говорит, трясся... Хорошо ли, Афанасий Семенович?.."

Дверь позади Горова раскрылась.

– Мерзнешь, Дальний Восток?
– Чиркавый стоял перед ним, придерживаясь за скобу.
– Какие все в тылу барышни, слова не скажи, сейчас в обиду... Давай в избу! Повторять не буду, сказано - не студи!..

Алексей, прохваченный морозцем, прошел к протопленной печи, молча начал раздеваться.

– Водка есть?
– спросил Чиркавый.
– Спирт?
– Он брезгливо поморщился. Давай спирт. Мать, что с ужина осталось?.. А много и не надо, рукавом занюхаем...