Мгновение - вечность
Шрифт:
Один девичий голосок - с отчаянием, заставившим дрогнуть его закаленную душу, - уже проверещал в эфире: "Ишачок", "ишачок", прикрой хвостик!" - "А поцеловать дашь?" - прогудел в ответ находчивый басок. "Дам, дам!.."
– Нашу группу прикрывает Баранов, - уведомил Егошина полковник. Его лицо впервые с момента появления на КП смягчилось, посветлело.
– Карташев в строю?
– Вчера на последнем заходе, под вечер, уже развернулись домой - зенитка вдребезги разнесла его приборную доску... Летчика свезли в госпиталь на телеге.
– Карташева?
– Да. Комиссар его навестил...
– Машина будет восстановлена?
– утвердительно спросил Раздаев.
– Пилотажные приборы поставим, а моторные заменять нечем...
– Самолет задействовать! Посадить опытного летчика, который не заворачивает с маршрута домой при отказе термометра воды, а контролирует двигатель на слух, берет его ухом, понятно?
"Лычкина нет, Карташева нет... Еще одна возможная кандидатура - капитан Авдыш. Но Авдыш, - обдумывал положение полковник, - разбил самолет". Докладная по делу Авдыша представлена ему на трех страницах рукописного текста. Развернуто даны выступления членов партбюро, обсуждавших проступок капитана.
"Если бы Авдыш был в душе коммунистом, - прочел Раздаев в докладной, - то не отнесся бы к взлету столь халатно". Далее: "Скрывает свои качества летчика, чтобы не летать на задания..." "Всегда задумчив из-за спасения собственной шкуры..." "Взлет Авдыша считаю трусостью, несовместимой с пребыванием в рядах ВКП(б)". "Капитан Авдыш признает себя виновным, просит оставить его в партии..."
Ведущего на Тингуту нет, с Авдышем надо решать...
Майор Егошин, стоя перед Раздаевым, с неослабевающим вниманием следил за тем, как обеспечит полковник согласованность действий "Группы No 5". Тингута требовала изменить направление удара - с запада на юг. Маневр в тактическом отношении не труден, сомнения вызывала его оправданность. В конечном счете что даст Тингута?
Сколько людей потеряно под Манойлином, а положение не улучшилось. Под Верхне-Бузиновкой, прослывшей было "немецким котлом", полегли лучшие экипажи, но и здесь отрадных перемен не произошло. Угроза городу возрастает, а полки перенацеливаются против тех же танков, но в еще большем количестве, с еще большим ожесточением рвущихся к Сталинграду из района Тингуты...
Когда отступать некуда, надо идти напролом; командарм Хрюкин, прижатый к Волге, понимая это, поступил умнее: выдвинутая им идея массированного удара кроме чисто военной целесообразности обладает достоинством, которое сейчас же угадывают, распознают, находят в ней - Егошин замечает это по себе - защитники родной земли, родного неба: она взывает к коллективистским чувствам, к единению бойцов. "При единении и малое растет, при раздоре и величайшее распадается". Поднимаясь против Тингуты, летчики-штурмовики знают, что все истребители, какие есть в армии, поддержат, прикроют их с воздуха, что все бомбардировщики, стянутые к Сталинграду, подкрепят, разовьют их удары... В создании взаимодействия - гвоздь вопроса.
Как раз эта сторона дела, обеспечение единства, согласованности, не давалась Раздаеву, ускользала от него. "Как та квочка", - вспомнил майор хутор Манойлин: ранним утром комдив в галифе на босу ногу, в распахнутой на груди нижней рубахе устремился, раскинув руки, за бившей крылами пеструшкой. Егошин входил в калитку, куда неслась ополоумевшая птица, и столкнулся с Федором Тарасовичем, охваченным азартом плотоядной погони... Вид беспомощного, ловящего воздух полковника не выходил у Егошина из головы...
– Что, инженер?
– обратился Раздаев к вошедшему военинженеру третьего ранга.
– Четырнадцать!
– сказал молодой, с орлиным носом и впалыми щеками инженер. За полтора суток в двух дивизиях удалось подготовить четырнадцать машин. Инженер вложил в свой ответ чувства человека, сделавшего все, что было в его силах. Выпускник академии, твердых навыков армейского общения, однако, не получивший, поскольку в академию угодил с пятого курса МАИ, инженер, видя, что его слова не производят желанного впечатления, совершенно на штатский лад дополнил свой ответ жестом, показав полковнику две раскинутые пятерни и четыре пальца - отдельно.
– Поворачиваться надо, - проговорил в ответ Раздаев, перекладывая шлемофон с одного края стола на другой и придавливая его ладонью.
– Живей поворачиваться, - повторил он, возвращая шлемофон обратно, но не кладя, а словно бы не зная, где его место, продолжая держать на весу. Отключившись от Манойлина, с трудом настроившись на Тингуту, надеясь в душе, что после всех принятых мер и усилий круглосуточно работавших людей "Группа No 5" обретет достаточную численную мощь, Федор Тарасович наконец услыхал, во что вылились общие труды, чем он фактически располагает: рассчитывая получить по меньшей мере 25 единиц, он имел в строю всего четырнадцать...
– А, Егошин?!
– воззвал Раздаев, щурясь, как от дыма в глаза, мимикой подвижного лица пряча охватившее его чувство.
"Где наши сто полков?" - хотел спросить Федор Тарасович, зная, что полк Егошина - из числа тех немногих частей, какие удалось сформировать до войны по программе ста авиаполков, и что сейчас, на Волге, майор насчитывает в строю шесть экипажей. "Где наши сто полков?" - хотел спросить Раздаев, но устрашился непроглядной бездны, открывавшейся вопросом. Промолчал Федор Тарасович. Непосредственно как летчик в боевой работе почти не участвуя, он старался, сколько мог, держаться середины. В этот час такая возможность себя исчерпала.
– Первую восьмерку "шмелей" веду я, - сказал Раздаев, чувствуя настороженный взгляд майора.
Сказал определенно, как о деле давно решенном, хотя до последней минуты не знал, как он поступит.
– Когда сам все увидишь, - с неожиданной доверительностью добавил Раздаев, - Хрюкину докладывать легче.
– Сомнения, мучившие полковника, отпали, принеся облегчение, но быстрым, мимолетным был этот живительный роздых: новые, подзабытые, обязанности вожака восьмерки овладевали Федором Тарасовичем. Охваченный ими, говоря: "Инженер, запуск моторов одновременный, каждой машине - баллон с воздухом", он нашел своему мягкому, светлой кожи шлемофону место, нахлобучил его на голову и расправлял, оглаживая затылок, как будто ему сейчас, а не завтра утром предстояло садиться в кабину. Один Кулев, хоронившийся в углу КП, отметил машинальный жест полковника.