Мхитар Спарапет
Шрифт:
— Я должен был задушить собаку, задушить! — вопил он. — Змею вскормил в своей семье. Запятнал наш род, изменник. Ах!
— Но что заставило Тэр-Аветиса? — удивлялся князь Баяндур. — Кто мог ожидать от него такое? — покачав седой головой, с горечью повторял он.
Спешить было уже некуда. Ночь провели здесь же, на берегу реки. Мхитар велел послать в Алидзор лазутчиков. А утром вместе с беженцами и войском отправился в Пхндзакар. Верховный властитель решил укрепиться там, собрать снова силы, твердо намереваясь сопротивляться врагу.
Только рассвело, как Тэр-Аветиса
— Паша просит, чтобы армянский кешиш привел с собой свою ханум [84] и детей. Он хочет одарить их.
Тэр-Аветис в ужасе посмотрел на жену. Но она нисколько не воспротивилась велению паши. Взяла за руку только что проснувшегося Парсадана и пошла следом за посланцем.
84
Ханум — госпожа, правительница (тюркск.).
Во дворе Армянского Собрания царила суматоха. Аскяры суетливо разбирали шатры, грузили на верблюдов и мулов тяжелые тюки. Конница сипаев в полной готовности стояла у ворот.
Под сенью орехового дерева, на складном стуле, сидел Абдулла паша. Перед ним смиренно стояли Коч Али, Крх Чешмиш, мелик Муси, сотник Мигран и несколько мулл. Все были вооружены и в бронях. За спиной сераскяра стояли полумесяцем остальные паши, главный мулла, советники-европейцы. Они также были при оружии и в походной одежде. Слуги пашей еле сдерживали оседланных коней. «Убираются, — подумал Тэр-Аветис, и сердце дрогнуло от радости. — Уберутся, избавимся». Он подошел и, когда до сераскяра оставалось несколько шагов, подтолкнул сыновей и вместе с ними пал ниц.
— Вставай, высокочтимый тысяцкий, — сказал ласково Абдулла. — Сегодня день нашего братского расставания. Я пожелал повидать тебя, твою благородную супругу и твоих детей. Рад, безумно рад. — Он бросил на Вард-хатун мимолетный взгляд и, глядя на вставшего на ноги тысяцкого, продолжал: — Вот я покидаю вашу страну, армяне. Радуйтесь, так как самый милосердный среди султанов смотрит на вас благосклонно и проявил божественную милость. Он избавил ваш город от непокорного и мятежного Мухитара. Для защиты вашей жизни и ваших детей султан повелел оставить в Алидзоре Коч Али и Крх Чешмиш пашей с их двадцатипятитысячным войском.
У Тэр-Аветиса потемнело в глазах. Он окончательно понял, что потеряно все, не сбылись даже последние, жалкие надежды.
— Любите пашей и покоряйтесь им, армяне! — продолжал сераскяр. — Кормите, одевайте их войско, как своих братьев. Затем, вы должны изгнать из своей страны безродного рамика Мухитара и создать вечный мир в этой стране, принадлежащей распорядителю дел вселенной — султану. Знайте, армяне, турецкое войско покинет Алидзор лишь тогда, когда уже не будет Мухитар паши, и знайте, что Верховным властителем вашей страны, по велению султана, будет тот армянин, который привезет ему голову Мухитара.
Абдулла умолк на миг, погладил отвисший подбородок, медленно встал и, глядя прямо в безжизненные
— Я хочу немного порадовать тебя, брат мой Тэр-Аветис. Я знаю, что твоя родовитая супруга и твои смиренные дети давно мечтают увидеть божественные берега Босфора и поднебесный храм Айя-София. Я считаю своим долгом сделать им добро — взять их с собою для отправки в Стамбул.
— Зверь! — закричала Вард-хатун и, потеряв сознание, рухнула наземь.
Тэр-Аветис простерся у ног паши.
— Пощади, пожалей, во имя аллаха! — умоляюще просил он. — Пусть останутся дети, останется жена!.. Не зарежь несчастного, оказавшего тебе услуги.
Аскяры схватили бесчувственную Вард-хатун. Гиган попытался сопротивляться, защитить мать, но ему нанесли оглушительный удар по затылку и, связав веревками, увели.
— Отец, спаси нас, отец! — барахтаясь на руках одного из аскяров, кричал Парсадан.
Между тем распростертый на земле Тэр-Аветис рвал на себе волосы, одежду, хватал окровавленную землю и рычал нечеловеческим голосом. Настала для него страшная пора раскаяния. Потеряв окончательно былой неукротимый дух военачальника, он лежал как жалкое, беззащитное существо.
Так умер живым один из отважных военачальников Сюника.
Старческой, покачивающейся походкой он направился ко дворцу Армянского Собрания, по ступенькам которого он некогда поднимался как гордый победитель, довольный своей судьбой и ратной славой. Стоявшие на лестнице турецкие аскяры оттолкнули его назад. Откуда-то вышел слуга мелика Муси и бросил к его ногам хурджин — единственное достояние, оставшееся у Тэр-Аветиса.
Тэр-Аветис поднял хурджин, достал из него старую священническую ризу тридцатилетней давности, затем сорвал с себя одежду военачальника, которую он с достоинством и гордостью носил в течение многих лет, и облачился в одежду монаха. Он повернулся лицом в сторону кафедральной церкви Алидзора, простер руки и со слезами в глазах крикнул:
— Перед тобой предатель, господь мой, бог мой. Сверши свой суд над ним!..
Глазами, полными мучительного раскаяния, Тэр-Аветис посмотрел на полуразрушенный Алидзор, увидел удалявшихся турок, которые гнали связанных цепями и веревками пленных. Среди них он заметил Зарманд и тикин Сатеник. Сердце больно кольнуло. Он закрыл глаза. Крупные капли слез упали на дрожащую бороду.
Оставшиеся в Алидзоре турки криками радости провожали Кёпурлу Абдулла пашу. Никто не обращал внимания на жалкого, полуживого старца, одно имя которого еще недавно вызывало в них страх. Когда арьергарды уходившей армии покинули город, Тэр-Аветис с посохом в руке подошел к воротам. Турецкие стражники не воспрепятствовали ему выйти из города, хотя и узнали его.
К вечеру, когда садилось солнце и сумерки окутали горный край, Тэр-Аветис достиг высот горы Хуступ. Он остановился, поднял голову и, тяжело вздохнув, оглядел нагорье. Ему знакомы и бесконечно дороги были эти места, где он прославился победами над врагом. Несмотря на сумерки, он отчетливо различал села и замки, где перед ним расстилали ковры и преподносили дары. Виднелись дороги, по которым он мчался на своем коне, гордый, как орел в своем царстве. А ныне… Все ушло, все похоронено… Ныне над ним висит тысячеустое проклятье своего народа, родных, друзей.