Миф о другой Эвридике
Шрифт:
– И работа тоже. Навалилось всякого. Не продохнуть.
– Неприятности какие?
– Хорошего не чересчур много, так скажем.
– Ну приехала б, рассказала б, что ль… посоветовались. Вместе бы, как-нибудь бы…
«Ага… – не удержались, дёрнулись углы губ к кривой улыбке (быстро отвернуть голову… не заметил), – может быть, и вместе с Зинкой-мачехой сесть, о моём житье-бытье посудачить? Ей понравится. Она любит такое».
Лора отбросила ползучую мысль, рассердилась на себя: «Что ты, в самом деле! Зинка – Зинкой. А на него, зачем уж так. Отец, всё-таки. Отец… Никогда не понимали друг друга. Не слишком стремились понять. А сейчас?.. Сейчас – меньше, чем когда-то. А сейчас – он один. Никого рядом, кто мог бы… Зинка не в счёт, Зинке, кроме себя, на всех наплевать. И на него. Как выяснилось – и на него. Поздновато ему выяснилось. Всё на что-то надеялся. Туго доходило… Дошло. Уже не надеется. Прозрел, наконец. В пятьдесят один год. Нда… И выглядит он что-то совсем неважно. Не только, наверное, из-за пьянства. Похудел-то как… сгорбился. Щёки запали… кожа – с какой-то восковой желтизной. В глазах… нехорошо… слишком пусто, бессмысленно».
А она?.. дочь… Что-то делать надо. Она что-то может? Как к нему подступиться? Столько лет непонимания, глухоты. Что-то надо ей делать. Один же он…
– Ты разглядываешь меня, будто впервые увидела, – нервно усмехнулся отец. Всё-таки взял бутылку, отставил её за шкаф, к компании пустого бутылья из-под пива, убрал стакан на посудную полку.
– Я тебя давно не видела, – грустно улыбнулась Лора, – Очень давно. Наверное, после смерти мамы…
– Разглядела, да? – сглотнул-дёрнул кадыком отец, – Что? Нехорош?
– Обманывать не буду. Нездорово выглядишь. Обратился бы к врачам. Может быть, печень?
– Побаливает в боку. Иногда.
– Ну вот. Надо бы полечиться. Надо бы тебе… с этим делом… – Лора неодобрительно кивнула на крамольный пустой стакан.
– Да л-ладно! – поморщился отец, – Я меру знаю.
– Знаешь… Раньше, помню, ты после обеда… начинал. А теперь уже с утра? И сколько бутылок за день?
– Давай не будем. У меня своя жизнь. Ты не поймёшь. Незачем тебе понимать, – колючки досады всплыли в его глазах.
– Я всё-таки хочу понять. Я дочь твоя. Мне не всё равно. Правда.
– У тя своих неврядиц выше крыши. Я ведь тож не слепой.
– Да. Но мне есть кому помочь. Я справлюсь.
– Я тоже… – он сердито засопел, опустив голову, ковыряя взглядом несвежую клеёнку стола в бурых цветочках.
– Послушай, – Лора подвинулась со стулом к нему поближе, – У меня есть знакомые врачи. Великолепные психиатры. Они за один сеанс отвернут тебя насовсем от водки. Давай съездим, серьёзно.
– Чего-о?! Ага… щас! – в изумленьи-возмущеньи выпрямился отец, – Ну ты!.. Я – псих, что ль… алкаш дремучий?
– Ничего тут особенного, поверь. Многие, нормальные люди, так делают. Многим помогает, – как можно мягче, миролюбивей объяснила Лора.
– Сказано – нет! Захочу – сам брошу. Я сам в своей жизни решаю… – раздражённый отец задержал свой взгляд на посудной полке со скучающим пустым стаканом. Ему хотелось ещё выпить – Лора мешала.
– Я – помочь тебе. Правда. Чем дальше – тем трудней будет. Ты же взрослый человек.
– Всё нормально. Всё… Ты преувеличиваешь. Всё – хватит об этом. Сходи, лучше, позови Зинку. Пускай что-нибудь на обед сообразит.
– А где она?
– В саду-огороде, наверно.
Спускаясь с крыльца, Лора успела услышать за недоприкрытой дверью лёгкий стекольный звяк извлекаемой из-за шкафа бутылки. Огорчённо вздохнув, она пересекла пустой двор, обогнула глинобитный, с пожелтевшей побелкой сарай, вышла на дорожку, аккуратно выложенную отломками оземленевшего жженого кирпича, ведущую к дощатой, старой, слегка покосившейся беседке, к яблоням в тёмной жесткой листве и в светлых гирляндах зреющих яблок, дальше, за ними – к огородным грядкам.
По дорожке, навстречу ей, шагала Зинаида с ведёрком свежесобранной малины.
– Здор-ро-ово! – весело сощурилась она, – Давно, шо-то не появляешься.
– Привет.
– Ну как там жизнь городская? Порядок?
– Да более-менее. Здесь, с отцом непорядок – вот что плохо.
– Пьёт, как пил. Ты будто не знаешь. Но ведёт себя тихо. Не буянит, слава Богу.
Зинаида зашла в беседку, села на скамью, поставила рядом ведёрко, взяла щепоть ягод.
– Садись, угощайся, – предложила Лоре, – Малины много в этом году. И яблок полно.
Лора тоже села, положила в рот ягоду, но вкуса её почти не почувствовала.
– Не буянит… Он никогда не буянит. Но пьёт больше, чем пил. Сегодня уже с утра. Уже полбутылки, наверное, выпил. Очень плохо выглядит. С работы его ещё не выгнали?
– Ходит. Сегодня, вроде как, в отгуле. Там и другие – не трезвенники, – Зинаида мерно захватывала из пальцев пухлыми кремовыми губами тёмные ягоды, перекатывала их во рту, неспешно прожёвывала, с удовольственным всчмоком – «ць-а»… – глотала, – А я шо могу? Ну уговариваю. Шутка ли – такие деньги на ветер. Драться мне с ним? Бутылку отымать? Взрослый мужик, понимать должен. А не понимает, так шо теперь…
– Ему врачам показаться надо. Подлечиться. От пьянства, первым делом. И вообще… – неуютно вздохнула Лора, – Он жалуется на боли в боку. Возможно, печень. Надо что-то делать. Я ему предлагала, просила. Ни в какую. Может быть, ты попробуешь? Тебя он должен послушать.
– Никого он не послушает. Не, ну я скажу, конечно. Хотя-я…
Лора укромно взглядывала сбоку на свою мачеху. Выплывшие из ситцевого сарафана, подрумяненные солнцем булки-плечи; сзади, слева – несколько родинок – медных монет. Плотная, неторопливая шея с увесистой головой. Подкрашенная хной короткая стрижка, не идущая к шее и к круглому, розовощёкому, курносому лицу. Куцые, отчего-то часто моргающие ресницы. А взгляд – невозмутимо медлен и вязок.
«Мачеха… – усмехнулась в мыслях Лора, – Тридцати ещё нет. Какая она пара отцу? Что он нашёл в ней? Зачем было, сломя голову, жениться? С голодухи по бабе? Ну жил бы с ней просто так. Э не-ет… Она его на себе женила; подластиться сумела, мозги запудрила. Он думал – рай и благодать вокруг этих сдобных плеч будет. Прозрел наконец насчёт её «нежных симпатий». Вот и пьёт теперь от досады, от бессмыслия. А ей – побоку. Главное – не буянит. А она – ждёт себе. Куда ей спешить…
– Зинаида! Лора! – донёсся с крыльца отцовский голос, уже нетвёрдый, вихляющийся, – Где вы там? Заблудились, что ль?