Миг власти московского князя [Михаил Хоробрит]

Панова Алла Георгиевна

— А потом бы я на улицу из-за побоев выйти не могла, — перебила дочь, недовольная напоминанием о расстроившейся из-за нее помолвке с сыном одного из самых зажиточных в посаде мужиков, который, как утверждала молва, знался с самим посадником.

— Дуреха. Он наверняка тебя бы и пальцем не тро­нул. Разодел бы тебя, боярыней бы ходила. Как смотрел-то он на тебя, как смотрел! Дышать рядом боялся, — мечтательно проговорила мать, глядя куда-то в потолок. — А теперь он, может, на той несчастной вымещает свою злость, которой ты и есть виновница.

Мария ничего не ответила, боясь признаться себе

в том, что мать, наверное, была в чем-то права. Отец Марии до сих пор упрекал дочь в неуживчивости и строптивости.

Юшко, занимавшийся отделкой кож и изготовлением из них всяких нужных в любом хозяйстве вещей, вел дела с дядей Тимофея, зажиточным кожемякой, имевшим нескольких работников. Относился Юшко к отцу Тимофея с великим почтением, вероятно, наде­ялся, что с помощью новой родни сможет и сам стать побогаче. Планы отца расстроила его любимая дочь, и как он ни хотел, а забыть об этом не мог.

Самой Марии тоже делалось не по себе при одном воспоминании о том дне, когда отец Тимофея со свата­ми явился к ним в дом. Вместо того чтобы тихо дожи­даться своей участи, она, нарушив издревле заведен­ный порядок, предстала перед гостями и с несвойст­венной для себя злостью объявила им, что даже под страхом смерти не пойдет за Тимофея.

Ни в ту пору, ни теперь объяснить, чем уж так ей не угодил этот русобородый высоколобый крепыш, она и сама толком не могла. Помнила, что тогда будто во сне была, сквозь выступившие слезы видела, как сва­ты поднялись и ушли, а один из них, задержавшись в дверях, холодно сказал ее отцу, что тот плохо воспи­тал дочь и что по ней, видно, розги мало хаживали.

Отец тогда сильно выпорол непослушную, ругая се­бя за то, что дал своей любимице слишком много воли, проклиная тот день, когда клятвенно пообещал ей не выдавать замуж без ее согласия. Некоторое время по­сле случившегося он даже не разговаривал с дочерью, которая со слов матери знала, что многие их знакомые советуют отцу поскорее избавиться от опозорившей его своим поведением дочери и выдать ее за первого встречного. Однако Юшко хоть и ходил злой, и дольше обычного задерживался в своей лавчонке, но от данно­го ей слова все-таки не отступился. Даже теперь, когда долговязый, неуклюжий сын одного из отцовских дру­зей стал проявлять интерес к Марии и все чаще загова­ривал о женитьбе, Юшко, исподлобья поглядев на дочь, без всякой надежды в голосе лишь однажды спросил: «Ну, что скажешь? Опять тебе не пара?» Ее ответ его совсем не удивил, отец только вздохнул тяже­ло и больше с расспросами не приставал.

Некоторое время в горнице царило молчание. Мать разобрала спутавшуюся кудель, привычно крутанула веретено и только после того, как меж пальцев снова заструилась тонкая нить, посмотрела на дочь. Та сиде­ла, сложив руки на коленях, и смотрела каким-то от­решенным взглядом куда-то в угол, по лицу ее блужда­ла странная улыбка.

— Что ж, у Нютки все сговорено али как? — поин­тересовалась Ульяна, хотя ответ на свой вопрос знала и лишь хотела вернуть дочь из ее странного состояния.

— Сговорено, — ответила та не сразу, все еще про­должая загадочно улыбаться.

— И когда же свадьбу играть будут? Скоро ли? — не унималась мать.

— После поста, — прозвучал тихий голос. Мария вздохнула, провела

ладонью по лицу, словно умылась после сна, и заговорила привычно деловито: — Думали на Масленой гулять, но что-то не сладилось, так теперь вот после Великого поста решили.

— А ты говоришь: «денечки последние», — пере­дразнила Ульяна дочку. — Эвон сколько тех денечков!

— Это так только кажется, что много. Они знаешь как быстро проходят, — серьезно сказала та.

— Не тебе, Марья, о том говорить! Доживешь до моих лет, уж не дни, а месяцы и годы один за другим пролетать будут, словно короткий день, — снова вздох­нула Ульяна. — Ладно уж, что разговоры разговаривать, проголодалась небось? Там в печи я тебе блинков оставила.

— Да я у Анютки угощалась. Мать ее за стол усади­ла, — пояснила Мария.

— Ну, смотри, как знаешь. Раз трапезничала, тог­да отправляйся почивать, только смотри, бабку не раз­буди.

— А ты как?

— Я сейчас опару, что для хлеба поставила, про­верю и тоже на покой, — проговорила мать, акку­ратно кладя веретено в берестяное лукошко, бока которого были искусно разрисованы диковинными цветами.

Мария тихонько проскользнула в крохотную ка­морку, где на лавке, примыкавшей к печи, похрапыва­ла бабушка, сняла верхнюю рубаху и устроилась у про­тивоположной стенки на своем месте.

Девушка свернулась калачиком под старым лос­кутным одеялом и, подложив под щеку ладонь, кото­рой еще сегодня днем касалась Его рука, почти сразу уснула. Она счастливо улыбалась во сне, предвкушая, что скоро в ее жизни должно произойти нечто особен­ное и обязательно хорошее.

Еще было темно, когда ее сон нарушил громкий ба­бушкин кашель. Перед девичьими глазами будто на­яву стояли призрачные видения, с которыми так не хо­телось расставаться, но уже было слышно, как за тон­кой перегородкой мать начала растапливать печь, и Мария потянулась сладко, а потом, вздохнув, стала одеваться, чтобы помочь матери управиться с хозяйст­венными заботами.

Солнце пока и не думало показываться на небос­клоне, и маленькое окошко, смотревшее на задний двор, было еще черным–черно, но новый, полный хло­пот день уже начался.

В покоях московского князя в эту пору было совсем тихо. Здесь люди тоже встречали новый день, топили печи, ставили хлеб, готовили разные кушанья, кото­рые положено подавать на утреннюю трапезу к княже­скому столу, но даже малейший шум, производимый работниками, не проникал в опочивальню Михаила Ярославича. По издревле заведенному порядку никто не мог нарушить сна князя. Разве случится что-нибудь из ряда вон выходящее, но неужели может стрястись что-то подобное в этом маленьком, словно погружен­ном в дремоту, Московском княжестве?

Наверняка князь еще почивал, когда воевода с Самохой, быстро поев, направились к уже знакомой избе, где их поджидал Демид. Был он, как всегда, бодр, правда, озабоченное выражение, кажется, так со вче­рашнего дня и не покидало его лица, видимо надолго согнав добродушную улыбку.

После приветствий прошли в избу. Воевода, кото­рого в последние дни временами начинал бить озноб, с удовлетворением заметил, что в избе вновь было жар­ко натоплено, однако от тяжелого запаха, который на­кануне так им досаждал, не осталось и следа.