Михаил Шолохов в воспоминаниях, дневниках, письмах и статьях современников. Книга 2. 1941–1984 гг.
Шрифт:
– Да неужели! Откуда вы это знаете?
– Знаю, – дымя цигаркой, продолжал Петро. – Видишь ли, письмо тогда же было напечатано в Вешках. В газете. Кажется, в двадцать втором году. Батя мой долго хранил газету с письмом Кудинова.
– А как называлась эта газета?
– Не помню, – ответил шофер. – Так в этом письме Кудинов пишет, как в эмиграции, когда жареный кочет клюнул его в зад, снял он с себя полковничьи погоны, вышел на положение беженца и проклял Деникина, барона Врангеля и всех прочих интервентов.
Кудинов и его письмо меня очень заинтересовали. Тогда же в хуторе Базки старый коммунист Лосев подтвердил мне, что и он в двадцать втором году читал это письмо. А в какой газете – позабыл, так как в Вешках в те годы издавалась вначале «Верхнедонская правда», а затем – свои «Известия».
Мои розыски этих газет в музеях и архивах Ростова и Новочеркасска ничего не дали. Позже побывал я как-то в станице Боковской. В свое время в ней жил есаул Сенин – прообраз Половцева из «Поднятой целины» Шолохова.
Так вот там, в Боковской, на чердаке в доме есаула, среди книжного хлама я обнаружил несколько номеров вешенских «Известий» за 1922 год. С большим интересом я вчитывался в эти ветхие страницы. В газете от 2 августа 1922 года вместо передовой стоял приказ № 51 о борьбе с холерой. Рядом была статья «Из стана белых», в которой цитировались отрывки из какого-то письма. Я обрадовался, полагая, что это и есть письмо Кудинова, но ошибся. Подвалом на первой полосе было заверстано обращение какого-то казака к населению Верхнего Дона под заголовком «Как живут за границей отступившие казаки». Но само обращение кто-то оборвал.
Возвратясь в Ростов, я с еще большей энергией стал искать вешенские «Известия» и, наконец, в госархиве обнаружил далеко не полный комплект этой газеты и в нем целехонький номер от 2 августа 1922 года, в котором на первой странице я и нашел письмо Павла Кудинова.
«…Русский народ, – писал Павел Кудинов из-за границы в 1922 году, – изголодавшись, исхолодавшись без обуви и одежды, наверно, частенько подумывает: «Кабы был Врангель, так был бы и хлеб, и обувь, и одежда». По-моему, это просто ваша отчаянная галлюцинация. Вспомните времена Врангеля! Что он дал вам полезного в экономической жизни? Ровно – нуль… Я откровенно говорю не только вам, но и каждому русскому труженику, пусть выбросит грязные мысли из головы о том, что здесь где-то на полях чужбины Врангель для вас готовит баржи с хлебом и жирами. Нет! Кроме намыленных веревок, огня, меча, суда, смерти и потоков крови, – ничего! И вы, русский народ, напрягите все силы там, в стране, для возрождения. Может, многим еще хочется блеснуть погонами и плюнуть кому-то в лицо, но это не служит доказательством несостоятельности Советской власти… Наши казаки, за исключением немногих, покинули лагери и вышли на беженское положение…
Сотрудники ростовского госархива любезно сделали мне фотокопии этого номера вешенских «Известий» с письмом Кудинова. Но все мои попытки установить, где же точно живет Кудинов, были безуспешны: следы его в Сибири затерялись.
Спустя несколько лет я снова приехал в Вешки по делам газеты и встретил там на улице высокого седого старика. Болгарский акцент его речи привлек мое внимание. Познакомились. Разговорились. Это был казак-вешенец Никита Васильевич Лапченков, недавно вернувшийся из Болгарии, где он прожил сорок лет в эмиграции. Старик Лапченков нес Шолохову какой-то ящичек и пояснил мне следующее:
– Болгары – рабочие завода «Млекоцентрал» в городе Кула, узнав, что я еду в Россию, в Вешенскую, поручили передать Шолохову подарок. Вот я его и несу Михаилу Александровичу.
Вечером старик Лапченков зашел ко мне в гостиницу.
– Уезжая в Россию, – рассказывал Лапченков, – я виделся с Кудиновым в Михайловграде.
– А вы не ошибаетесь? – робко спросил я деда. – Кудинов-то, кажется, у нас в Сибири?
– Был в Сибири, – пояснил Никита Васильевич. – Одиннадцать лет рубил лес в тайге. А потом Советская власть сделала ему скидку и в 1956 году освободила. Заезжал он в Вешки. Но тут – пусто, вся родня его вымерла. Наведался к Шолохову, а писатель куда-то выехал. Пожурился Кудинов на берегу Дона, помолился богу в соборе и поехал в Болгарию. Там у него семья, жена, княгиня Севская, учительствует. Русскому языку учит болгарских детишек. Сам он работает в колхозе, в стопанстве по-ихнему, садовником.
Старик дал мне адрес Кудинова.
– Хотите послать ему письмо? О, он будет рад письму из Вешек. Не забудьте вложить ему в конверт цветок бессмертника, а его княгине – чабреца.
В тот же день я послал в колхоз, где работает Кудинов, фотокопию вешеиских «Известий» и цветы…
Не скоро, но все же пришел мне ответ из Болгарии. Это было письмо председателя Михайловградского стопанства Ненчо Найденова, который писал: «Ваш донской из Вешек казак – полковник Павел Назарьевич Кудинов живьет и робит у нас добре. Робит в садах, огородах стопанства с 1956 годины. Имея уже преклонный возраст, а паки падкий до работы, як ударник, и ниякой оплоши за ним нема. И другарка его – учителька Севская – до работы дуже падкая. А письмо ваше я получих и Павлу Кудинову передадох. А вен осветлени исторически събития он крепко помнит и скоро ден вам напишет…»
Затем пришло письмо от самого Кудинова. На мой вопрос, где, когда и при каких обстоятельствах Кудинов прочел роман «Тихий Дон» и какое впечатление тот произвел на него, он ответил мне так:
«Роман М. Шолохова «Тихий Дон» – есть великое сотворение истинно русского духа и сердца. Впервые я пробовал читать его по-болгарски, но плохо понимал. Позже выписал себе из Белграда русское издание. Читал я «Тихий Дон» взахлеб, рыдал-горевал над ним и радовался – до чего же красиво и влюбленно все описано, и страдал-казнился – до чего же полынно горька правда о нашем восстании. И знали бы вы, видели бы, как на чужбине казаки – батраки-поденщики – собирались по вечерам у меня в сарае и зачитывались «Тихим Доном» до слез и пели старинные донские песни, проклиная Деникина, барона Врангеля, Черчилля и всю Антанту. И многие рядовые и офицеры допытывались у меня: «Ну, до чего же все точно Шолохов про восстание написал. Скажите, Павел Назарьевич, не припомните, кем он у вас служил в штабе, энтот Шолохов, что так досконально все мыслию превзошел и изобразил». И я, зная, что автор «Тихого Дона» о ту пору был еще отроком, отвечал полчанам: «То все, други мои, талант, такое ему от Бога дано видение человеческих сердец и талант!» Скажу вам, как на духу, – «Тихий Дон» потряс наши души и заставил все передумать заново, и тоска наша по России стала еще острее, а в головах – посветлело. Поверьте, что те казаки, кто читал роман М. Шолохова «Тихий Дон», как откровение Иоанна, кто рыдал над его страницами и рвал свои седые волосы (а таких были тысячи!) – эти люди в 1941 году воевать против Советской России не могли и не пошли. И зов Гитлера – Дранг нах Остен – был для них гласом вопиющего сумасшедшего в пустыне. И вот за это прозрение на чужбине тысяч темных казаков благодаря «Тихому Дону» и передайте Шолохову мой чистосердечный казачий земной поклон…»
На мой вопрос о вешенском восстании 1919 года – с чего и как загорелся сыр-бор в станицах Верхнего Дона и как вспыхнул мятеж, – П. Кудинов ответил:
«…Дело было так. Донские полки белых держали фронт под Балашовой против красных. Штаб белых находился в Вешках. Командовал нами спесивый генерал Иванов. Всем нам начертела война, господа генералы и помещики. Вот наши казаки и мы офицеры из народа (я – вешенец, Ермаков из Базков, Медведев из Казанской, сотник Ушаков и Богатырев и другие) пошли на замирение с красными, с Советской властью. Мы открыли перед Инзенской дивизией фронт белых… А потом пришел приказ красных сдать оружие. Казаки заартачились: «А где же уговор-договор?» А тут на улицах новые приказы расклеили: «Кто не сдаст оружие – расстрел». На следующий день подперла реквизиция хлеба, скота и обложение денежной данью. Казаки всхомянулись: «То цари триста лет в узде мордовали, потом белые генералы давай гнуть нас в бараний рог, а теперь и красные треногой вяжут. А где же уговор-договор?» И пошло. Казаки-фронтовики – народ смелый и гордый. Вот гордость эта в народе казачьем заговорила и выпрямилась. Помните, эти слова Шолохов в тридцать восьмой главе «Тихого Дона» (третья книга) вложил мне в уста в разговоре с Григорием Мелеховым. Очень точные слова! Не видели мы со своего донского база всей нужды и горя России в ту пору, не привыкли к такому разговору, не знали, кто повинен в перегибах, а слепая гордость в нас заговорила, закипела на сердце, и потянулись мы к оружию, пока его у нас еще не отняли. Тут, конечно, контры всех мастей – монархисты, атаманы-богатеи, эсеры – возликовали и давай подливать казакоманского масла в огонек, давай раздувать его со всех сторон – пламя и полыхнуло. У нас не было тайного центра, не было заговора против Советов. Восстание вспыхнуло, как пожар под ветром, – стихийно…»
И снова полетели мои письма с вопросами к Кудинову в Болгарию, а оттуда его пространные, интересные ответы. Однажды я вызвал Кудинова к телефону.
Долго телефонистки настраивали нам линию, усиливали звук, и вот, словно из-за моря, донеслись дыхание, кашель и русский голос:
– Россия! Москва! У телефона вешенский казак Павел Назарьевич Кудинов.
– С вами говорит Ростов-Дон, – сказал я в ответ и назвал себя. – Привет вам с берегов тихого Дона. Вы получили мои письма и фотокопию вешенских «Известий» 1922 года с вашим письмом?