Михаил Шолохов в воспоминаниях, дневниках, письмах и статьях современников. Книга 2. 1941–1984 гг.
Шрифт:
В воскресенье, первого июня, вместе с сыном трогаемся в путь. После 120 километров въезжаем на центральную усадьбу племсовхоза «Чапаевский» и здесь круто сворачиваем вправо, в уральную пойму. Еще километров через семь, невдалеке от избушки охранника овощной плантации видим в тени старых тополей и верб автомашины, знакомую большую палатку, низкую дымящуюся печурку из кирпича, возле нее хлопочет Раиса Александровна. Петр Петрович Гавриленко лежит на разостланном плаще, прокаливает на солнце разболевшееся колено. Василий Петрович застыл под обрывом с удочками. А Михаил Александрович и Мария Петровна уехали на лодке куда-то подальше, в заветное свое рыбацкое местечко.
Мы с Сашей разматываем удочки и тоже устраиваемся под яром. По небу изредка проплывают легкие облака, ветерок рябит иногда воду, охлаждая лицо и отгоняя комаров. И – ни одной поклевки, будто вся рыба перевелась в этом богатом, добычливом озере. Впрочем, надо быть совершенным профаном в рыболовных делах, чтобы удить в зной, заброшенная в такую пору удочка – лишь для отдохновения души, для бесед с нею, для тихих, неспугиваемых мыслей.
И в этой тишине, в этой отреченности от окружающего мира вдруг слышится мерное поскрипывание весел. Поднимаем глаза. Из-за поворота показывается бударка. Знакомыми нам редкими, но сильными взмахами гребет Михаил Александрович, а Мария Петровна рулит коротеньким веслецом на корме. Причаливают, опускают садок за борт, в нем с десяток крупных окуней – негусто. Поднимаются по крутой глинистой тропке наверх. Здороваемся. «А что ж Зоя не приехала?» Объясняю: мол, у Шолоховых и без нас гостей хватает, поэтому не решилась ехать. Получаю выговор: гость гостю – рознь! Обещаю «исправиться».
Проходим в тень древних развесистых тополей, садимся на раскладные стулья.
– Здесь нам неплохо, – замечает Мария Петровна. – Здесь мы по-настоящему отдыхаем, чего не скажешь о Вешках… Там постоянно народ, народ, Михаилу Александровичу, как говорится, и в гору некогда глянуть. Особенно в период летних каникул. Не примет кого – обижаются. И так плохо, и этак – нехорошо.
– Скажи, Павлик, – обращается Михаил Александрович к одному из своих спутников-вешенцев, – сколько в среднем народу бывает за день?
– Да в иные дни до трехсот и более человек!
Михаил Александрович усмешливо хмыкает:
– Устаю даже с моим казачьим здоровьем.
– А просителей сколько! – качает головой Мария Петровна. – И чего только не просят!..
Тут разговор заходит о писательском достатке, о людской скромности и, я бы сказал, дремучей глупости. Тысячи писем получает Шолохов с благодарностью читателей за его прекрасные произведения. Тысячи писем приходят, в которых люди просят писателя, члена правительства и Центрального Комитета партии обратить внимание на какие-то нерешенные государственные вопросы и вопросы более малого масштаба. Приходят письма, в которых отправители просят писателя вмешаться в их судьбу, помочь восстановить справедливость и т. д.
Но почта приносит и такие, которые и в руки не хочется брать. Двое молодоженов сообщают о своей свадьбе и добавляют, что «для полного счастья» им не хватает кооперативной квартиры, так не поможет ли Михаил Александрович им деньгами, чтобы они купили эту квартиру? Другому «для полного счастья» не хватает автомобиля «Москвич», так пусть писатель вышлет необходимую сумму, чего ему стоит! И вот таких писем набирается немало. Михаил Александрович говорит, что его секретарь подсчитал: за пять месяцев этого года просьбы оказать денежную помощь составили сумму в 1 миллион 600 тысяч рублей.
Мария Петровна с улыбкой добавляет, что есть среди просителей и наш брат писатель, называет два довольно известных имени, которым Шолохов давал крупные суммы.
– Ну, они же в долг, наверное? – пытаюсь я отогнать недоброе чувство.
Мария Петровна взглядывает на Михаила Александровича, тот прячет ухмылку под усы, закрывается дымом сигареты. И Мария Петровна смеется:
– В долг – без отдачи! Не напоминать же…
– Михаил Александрович, ну зачем же? Ну, были бы молодые, талантливые, многообещающие, что ли, а то… Вы ж сами говорили, что книг этих двоих не читаете: серость, скука. А им – неужто не совестно?
– Вот когда тебя, Коля, Петр Петрович представлял мне, то сказал: бывший тракторист, моряк, журналист… Захотел бы ты сейчас из писателей в трактористы? Только не ври, не поверю все равно! Так и этим ребятам. Хорошо писать лень, ибо это тяжкая работа, да и талантишка кот наплакал, а возвращаться к прежней своей профессии зазорно. Вот и позируют. И таких, скажу тебе, в нашем писательском союзе больше половины. А если через доброе решето тряхнуть – все восемьдесят процентов! Как правило, они-то и правят бал. У этой публики локти острее перьев. А платит за их «творения» кошелек читателя.
– И вы! – с сердцем говорю я, никак не умея представить тех, двоих, с протянутой рукой. – Наверное, все зависит от воспитания, что ли, от внутренней культуры, которой так всегда отличались деревенские люди. Наверное, мы куда-то не туда уходим. Словом, у нас сейчас избыток образованных, но недохват воспитанных. Воспитанному человеку никогда не придет в голову просить у кого-либо денег «для полного счастья», без отдачи.
– Да, – соглашается Михаил Александрович, – культуры, воспитания не хватает некоторым людям. В самых разных случаях. После опубликования в «Правде» новых глав из романа «Они сражались за родину» редакция пересылает мне много писем читателей. В основном нормальные человеческие письма. Но много и крайностей. Одни обижаются, что мало культ личности разоблачаю, другие – наоборот. Одна читательница из Ленинграда пишет, что ее отец пострадал в годы культа личности, но портрет Сталина, мол, у нее до сих пор дома висит… Или, скажем, что ответить автору письма, который возмущен тем, что я пишу, как герой мой почувствовал на железнодорожной станции уют от запаха штабеля леса. Разве вы не знаете, мечет он молнии, что это лес стратегического значения, какой может быть уют здесь?! Некий автоинспектор ругается в письме за то, что «развращаю» водителей. У нас, мол, и так пьянства на автотранспорте много, а у вас в романе начальник угощает шофера водкой… Нашелся секретарь райкома партии, который напал на меня за то, что один из героев моих назвал кумыс дрянным. Как вы смеете, пишет, так отзываться о кумысе?! И приводит высказывания о кумысе множества светил. Ну что ты ему, чудаку, напишешь в ответ, если он слова и мнение литературного героя приписывает мне?.. А грузины спрашивают, почему я написал, что у Сталина желтые глаза. – Михаил Александрович встряхивает головой, затягивается дымом сигареты и молча таит под щеточкой усов и в глазах усмешку. Потом говорит: – Иной раз приходит мысль: да учились ли эти люди в школе?! Я уж не говорю о вузе. Просто удивительно, читатели разучиваются понимать элементарные вещи, понимать право автора на домысел и художественное переосмысление.
– А продолжение романа будет печататься?
– Это не от меня зависит, – хмурится Михаил Александрович. – Редактор «Правды» говорит, что газета – не журнал, и она не обязана все печатать последовательно…
– Ну а в журнале, отдельной книгой?
– Говорю же, не от меня зависит. Редактор «Правды» обещает в августовских номерах печатать продолжение, но… не знаю, не уверен. И у нас, и за границей говорят, что для Шолохова нет цензуры. Черта с два! Был я у Брежнева… Мы с ним еще с войны знакомы. Зашел, говорю: «Здравия желаю, товарищ полковник!» Он на меня так косо: «Между прочим, уже генерал-лейтенант!»
Могли кто тогда, в 69-м, в том числе и мы с Михаилом Александровичем, подумать, что через считаные годы Брежнев станет и маршалом, и кавалером ордена Победы, и четырежды Героем Советского Союза, и лауреатом Ленинской премии в области литературы, и… Всего не перечислить! Столь удивительная бесцеремонность побудила заглянуть в «Большой энциклопедический словарь» за 1980, там сказано, например: «С 1937 на партработе». Да, с того злосчастного памятного года началась его головокружительная карьера. Никаких утверждающих аналогий, выводов не хочется делать, найдутся более компетентные люди, но на всякие мысли дата наводит.