Михаил Шолохов в воспоминаниях, дневниках, письмах и статьях современников. Книга 2. 1941–1984 гг.
Шрифт:
Анатолий Софронов1
В сердце и в памяти
Было совсем невероятным, чтобы мы в этот погожий апрельский день не могли долететь до станицы Вешенской. В Ростовском аэропорту нам сказали, что «погода есть, можно – лететь», и вдруг через час лета из пилотской кабины грохочущего, как консервная банка, старенького самолета легко выскользнула второй пилот Валя и чуть смущенно сказала:
– Базки закрылись. Где будем садиться – в Боковской или Миллерове?
Поскольку Боковская расположена километрах
– Боковская тоже закрылась, придется возвращаться в Миллерово.
Что было делать? Оставалось возвращаться в Миллерово, при всем том, что полет в данном случае не доставлял никакого удовольствия.
На этот раз мы на себе испытали всю сокрушительную силу ветров, хозяйничающих над полями Ростовской области. Вскоре самолет пошел на посадку. Замелькали вперемежку черные и зеленые поля, и мы наконец полной грудью вдохнули наполненного свежим ветром донского воздуха. В Миллерове уже знали о том, что нам пришлось возвращаться, – около места посадки нас ожидала машина. Да, на этот раз мы особенно ощутимо почувствовали преимущество автомобильного транспорта перед «полевой авиацией».
Было неизъяснимо легко и радостно смотреть на ноля, на густо зеленеющую озимку. Видеть снова и снова родные места, те самые станицы и далекие хутора, к которым нерасторжимо привязано твое сердце. Череда воспоминаний возникла сама по себе. Невольно пришли на память слова одного старого казака, сказанные мне когда-то еще до войны на хуторе Андроновском: «Шолоховские места начинаются от Миллерова». Слова были сказаны до войны, но запомнились. «Шолоховские места» сейчас всюду, на всем земном шаре, ибо нет сейчас на земле народа, который бы не знал шолоховских произведений.
Течение времени, события истории все больше увеличивают не просто популярность шолоховских произведений, но и понимание миллионами разноязычных читателей потрясающей глубины, высокой правдивости и человечности шолоховских образов. Смешными и нелепыми являются попытки некоторых современных «ценителей» литературы принизить, заземлить то, что такому «заземлению» не поддается.
…Скоро вокруг асфальта замелькали хатки, только-только опушенные зеленой кисеей деревья. Справа вынырнул высокий профиль элеватора. Мы подъехали к реке. Дон катил свинцовые воды. Наплавной мост еще не был протянут. Мы вышли из машины. В ожидании парома на берегу столпилось несколько пожилых женщин в черных плюшевых шубейках. Откуда они, эти шубейки, которые нигде, как на Дону, вы не увидите? И ни в сельпо, ни в каких магазинах не найдете. Значит, сохраняют, хранят из года в год, чтобы в праздники надеть и вот так, как сегодня, отправляясь в соседнюю станицу в гости, покрасоваться в них.
Расположившись в номерах новой гостиницы, где оказался обогнавший нас на машине секретарь Ростовского обкома партии Михаил Ефимович Тес ля, мы отправились к Михаилу Александровичу.
Сколько раз я бывал в Вешенской, и в ту давнюю уже пору, когда у Дона еще стоял покрашенный в голубую краску деревянный дом Шолоховых, и уже в послевоенные, и в совсем недавние годы. Широкий, гостеприимный новый дом, в котором всегда бывало шумно от звонких голосов детей и внучат Шолохова, а то и от гостей, приезжающих к Михаилу Александровичу из Ленинграда, Москвы, Ростова, Грузии, с Кубани, из Финляндии, ГДР и многих других стран.
Михаил Александрович встретил нас на пороге дома.
– Где же вы пропали, неудачные летчики? – сказал он. – Я по всем телефонам звоню, разыскиваю вас. Давайте сразу за стол, а то у Марии Петровны все уже пережарилось.
Шолохов был в хорошем настроении и лишь шутя упрекнул нас, что мы с Анатолием Калининым приехали в Вешки на день позже, не так, как недели за две до этого договаривались в Москве.
В этом году была трудная зима и не менее трудная для хлеборобов весна. Пришлось много пересевать вымерзших из-за отсутствия снега озимых.
– Но мы, кажется, ничего, справились? – обратился Михаил Александрович к секретарю Вешенского райкома партии Николаю Александровичу Булавину.
– Да, справились, все, что следовало, пересеяли, – ответил скорее для нас, чем для Шолохова, Булавин.
– Думаем, что и урожай будет приличный, – все так же, обращаясь к Булавину, чуть требовательно спросил Шолохов.
– Надеемся, – ответил Булавин. – Метеорологи дождик обещают.
– Дожди должны пройти… Погода наступила теплая, – сказал Тес ля.
– Ну, если секретарь обкома по идеологии обещает, дожди должны быть обязательно, – сказал, улыбаясь, Шолохов.
– Михаил Александрович, – спросил я, – какое впечатление от статьи английского писателя Джека Линдсея, которую мы печатали в «Огоньке»?
– Да ничего… Только, по-моему, он перехвалил автора.
– Мы ему не подсказывали, что писать.
– И за то спасибо… А почему это вы решили опубликовать эту статью?
– Редакция «Огонька» готовит для выпуска в издательстве «Правда» к пятидесятилетию вашей литературной деятельности сборник, в котором будут выступать и наши советские, и многие зарубежные писатели. Джек Линдсей откликнулся на нашу просьбу. Нам показалась его статья очень интересной, вот мы и решили познакомить читателей с тем, что думает о вашем творчестве один из видных английских писателей… Сейчас мы получаем и другие статьи…
– Да, это верно… В сентябре двадцать третьего года я впервые напечатал в Москве свои рассказы…
– Вам было тогда всего восемнадцать лет?
– Было и восемнадцать, – еще раз улыбнулся Шолохов.
– Михаил Александрович, – сказал Тесля, – книга Константина Приймы «Тихий Дон» сражается» на днях выходит в Ростовском издательстве. Мы уже сейчас чувствуем большой читательский интерес к этой работе.
– Прийма написал серьезную книгу, – заметил Анатолий Калинин. – Читатели получат большой материал об истории изданий «Тихого Дона» за рубежом…
Обед шел к концу. За окном садилось солнце. Наш фотокорреспондент Николай Козловский нервно поглядывал то на окрашенные багряным цветом окна, то на сидящих за столом.
– Пойдемте на воздух, – взмолился он. – А то будет темно, ничего не сниму.
Мы вышли во двор. От Дона тянуло сырым ветерком. Михаил Александрович направился к скамейке, стоящей над обрывом, спускавшимся к реке. За Доном в розовато-голубой дымке протянулись кусты краснотала. Где-то слышалась протяжная песня. Шолохов прислушался.